не окончательно погибших демократических союзов, не считая штатных социологов на оплате у врагов России, таких как «писатель-историк» Акунин или мерзкие «защитники права человека» из общества «Мемориал». Но всем врагам страны владельцы каналов и сетей с удовольствием давали возможность влиять на неокрепшую психику молодых людей и подогревать вечно мерцающее пламя в душах негодяев недовольства людьми, имеющими свою точку зрения.
В конце концов, промучившись перед резко поголубевшим экраном несколько минут, Никифор снова вернулся в кабинет.
– Каковы успехи? – бодро спросил он. – Разобрались со складом энтропии?
Анна ответила ему затуманенным взглядом, устало провела рукой по лбу.
– Вы читали этот труд?
– Не до конца, – признался Никифор.
– Это… чудовищно!
– Да, я должен бы… – начал он оправдываться, но женщина остановила его жестом:
– Речь не о вас. Чудовищно, что сотворил Глеб Лаврентьевич!
– Вы имеете в виду накопитель энтропии?
Анна потянулась к чашке с остывшим кофе.
– Давайте я сварю горячий, – спохватился следователь.
– Не стоит…
– Стоит, стоит, я же вижу, что вы устали.
Он отобрал у женщины чашку, сбегал на кухню, сварил последнюю порцию кофе, принёс в кабинет.
Анна поблагодарила его, мило сморщив носик.
Она ничем не отличалась от «первой» Анны, с которой Никифор начинал изучать разработки Истомина, и он невольно подумал о родившемся парадоксе, допускавшем существование сразу двух Анн одновременно.
– Сколько времени осталось до…
– До высадки десанта? – пошутил он. – Чтобы с гарантией опередить всех, а главное – успеть к смерти Истомина, нам нужно высадиться в половине восьмого по наружному времени. С этой точки зрения нам осталось сидеть здесь ещё двадцать минут. Но тут возникает новый парадокс. Или петля, если угодно. Я понял ситуацию так, что, находясь в квартире, мы следуем в прошлое, минуя события снаружи. Выйдя из квартиры до какого-то определённого момента, я как бы отменял ранее происшедшее событие. Почему же я не встретил самого себя?
Анна кивнула, соглашаясь, очевидно, со своими мыслями.
– Вы же знаете работы Шрёдингера и Эверетта…
– В пределах общих рассуждений. Профессиональным физиком я не стал, перейдя на службу в Следком.
– Глеб Лаврентьевич продолжил теоретические изыскания Уилера – Девитта, добавив к их уравнению параметры, обходящие схлопывание волновой функции. Я доступно изъясняюсь?
Он изобразил кривую улыбку, и Анна смутилась:
– Простите, не хотела вас обидеть.
– Всё правильно, я не обижаюсь. Ваша предшественница кое-что успела мне объяснить.
– А о применении Глебом Лаврентьевичем многоуровневой интерпретации Вселенной она упоминала?
– Вскользь.
– Так вот, главное в изобретении Глеба Лаврентьевича то, что он применил в своих уравнениях гипотезу Мультиверса, и она решает все парадоксы.
– Вы имеете в виду концепцию Эверетта? Большая Вселенная, или Мультиверс, как нынче принято говорить, является бесконечной системой запутанных метавселенных, подобных нашей, делящихся на копии каждое мгновение.
– Эта концепция прочно вошла в теоретические работы современных физиков, в том числе Амнуэля, создавшего впечатляющую картину Мультиверса в книге «Вселенная: ступени бесконечности». Практически доказано, что Вселенная делится на копии, как только возникает развилка вероятностей развития мироздания в отличающихся условиях. Так возникла и наша метавселенная, метагалактика со всеми её звёздами и галактиками. И она продолжает ветвиться.
– Мне нравится эта гипотеза, я знакомился.
– Она может либо нравиться, либо не нравиться, но она есть. В многоуровневой интерпретации если мы знаем волновую функцию объекта в определённый момент времени, то можем вычислить, что произойдёт в любой последующий момент.
– Просто решая уравнение Шрёдингера, так?
– Уравнение Уилера – Девитта, – мягко поправила собеседница. – Но Глеб Лаврентьевич изменил концепцию, и в его уравнении нет места случайности. Его эн-накопитель действительно накапливает энтропию, снижая в локальном объёме меру хаоса и тем самым изменяя течение времени, и, когда она достигнет, так сказать, критической массы, начнётся…
– Сброс энтропии!
– Декогеренция, – закончила Анна.
– Декогеренция? – удивился он.
– Надеюсь, термин знаком?
– Конечно, это процесс нарушения когерентности, вызванный термодинамически необратимыми изменениями сцепления квантовомеханических систем. С точки зрения квантовой теории декогеренция представляет собой схлопывание волновой функции измеряемого макрообъекта.
– Если бы я была преподом, а вы студентом, я бы поставила вам, – Анна улыбнулась, – пятёрку.
– Но ведь мы говорим сейчас обо всей Вселенной…
– В этом и заключается чудовищный смысл открытия Глеба Лаврентьевича. При достижении определённого значения энтропии произойдёт глобальная декогеренция всей нашей Вселенной. Без мощных взрывов и вспышек. Возможен и разворот дополнительных измерений, и смешение времён, и скатывание нашего вакуума в более выгодную энергетически котловину полевого ландшафта.
В душе слабо шевельнулся страх.
Никифор помолчал, представляя «скатывание вакуума» в форме валуна, падающего на дно кратера с его вала.
– Что случится с нами? Со Вселенной?
– Она испортится, – грустно улыбнулась женщина.
– Испортится?
– Наверно, не уцелеет ни одна материальная структура. Наступит полный инфляционный хаос.
– И это сотворил всего один человек?!
– Начинал не он.
– Всё равно именно Истомин запустил процесс, а остановить не смог, поэтому и прокручивал один и тот же день в течение двадцати лет.
– Пусть будет так.
– На каком же хлипком фундаменте живёт человечество! Если Творец, согласно библейской традиции, создавал наш мир целую неделю, то его потомок ничтоже сумняшеся может запросто уничтожить творение в один миг!
Анна виновато глянула на потрескивающую «люстру».
– Мы ничего не почувствуем.
– Спасибо, утешили! – фыркнул Никифор. – Получается, что в мире только мы с вами знаем, что может случиться?
Она беспомощно пожала плечиками:
– Что это меняет?
– Надо что-то делать! Не сидеть же и ждать конца света, как герои Брэдбери. Мы сможем предотвратить катастрофу?
– Вот вам и объяснение возникающих парадоксов. Вы упустили из виду ещё одно существенное обстоятельство.
Никифор вспомнил, что эти слова уже произносила «первая» Анна.
– Добавку Истоминым в уравнение Уилера гамильтониана Эверетта?
– Почти угадали. Мы только что говорили, что мир постоянно ветвится на квантовые копии, отличающиеся незначительно. Так вот ваши выходы из квартиры с локальным течением времени каждый раз порождали деление. Копия с вами, где вы выходили в прошлом раньше уже с известным результатом, сбрасывалась в ответвившиеся испорченные метавселенные, где события начали развиваться по своему сценарию.
Никифор задумался.
– И эти метавселенные…
– Где-то в иных измерениях продолжают существовать, но уже отлично от наших условий.
– Испорченные вселенные, – задумчиво кивнул он.
– Я оговорилась.
– Как раз очень к месту. Испорченные вселенные уплыли в мутные дали, а наша повисла на пороге уничтожения.
Анна покачала головой:
– Они все, порождённые одним и тем же изобретением Глеба Лаврентьевича, так или иначе находятся под угрозой уничтожения.
– Все?! – не удержался от восклицания Никифор.
– Потому что они связаны единой функцией…
– Запутанностью!
Анна вскинула брови, удивлённая реакцией следователя.
– Совершенно верно, запутанными ведь бывают не только элементарные частицы, но и целые вселенные. А некоторые из них, опередившие нашу, наверно, уже погибли.
– Почему?!
– В каких-то уже началась реакция сброса энтропии. Но это лишь моё предположение.
– Машину можно остановить?
– Можно, – кивнула женщина. – Но это может привести к спонтанному разряду энтропии.
– Зато разряд будет слабым в отличие от полного сброса.
– Не уверена.
– И всё-таки я бы рискнул.
– Никифор… как вас по батюшке?
– Антонович, но можно просто Ник.
– Никифор Антонович, такие решения нельзя принимать единолично. Рисковать будем, если не получится реанимировать Глеба Лаврентьевича.
– Не реанимировать, а упредить приступ.
– Не вижу разницы.
Никифор глянул на часы, и внутри него всё сжалось.
– Ещё пять
