лишь те, кому это действительно было необходимо.
Я спокойно относился к никотину, не осуждал курящих и допускал, что со временем мог бы стрельнуть папироску в компании для дела или завязывания нужного знакомства — ради достижения целей люди идут и не на такое. Но мне претил сам факт зависимости человека от чего бы то ни было. Поэтому ни алкоголю, ни табаку, ни уж тем более чему посерьезнее в моей едежневной рутине места не было.
— Как прошло с Викторией Дмитриевной? — спросил я, чтобы поддержать разговор.
Мы вошли в соседний зал, где каждый столик был отгорожен резными панелями и задрапирован тканями так, чтобы получалось что-то вроде небольших комнаток. Лева приглядел свободное местечко, и мы расположились на многочисленных подушках за низким столиком. Освещение было приглушенным — много живого огня от свечей в стеклянных подвесных подсвечниках. На на столике горела масляная лампа.
— Прекрасно, Алексей Иоаннович. Просто прекрасно! Не ожидал, что она вообще согласится… — К нам подошел официант в восточных одеждах и поклонился, готовый слушать заказ. — Кальян с вишней, пожалуйста. И кофе.
— Два кофе, будьте любезны, — улыбнулся я.
— Два кофе. По-восточному, с кардамоном. И щепоткой перца.
— Сию минуту, господа, — поклонился официант.
Я с усмешкой уставился на Леву.
— Судя по всему, вы здесь не впервые.
Князь широко улбынулся.
— Ну как можно не полюбить это место? Тихо, спокойно, отличный кофе…
— И кальян, я понял.
— И кальян, ваша светлость. Хороший кальян, да будет вам известно, даже в Петербурге делают мало где. А граф Толстой не зря отучился на востоковеда и так много путешествовал… Так что лучшего тематического места, чем «Марракеш», не найти. Тем более что это место, как бы выразиться политкорректно… Больше для своих.
— То есть для дворян.
— Для одаренных петербургских дворян. Остальные здесь бывают редко.
Значит, все же клуб, просто условие членства в нем — принадлежность к определенному сословию и наличие Ранга.
— А у вас как прошло? — Спохватился Лева. — Что-то Екатерина Дмитриевна сегодня не в духе. А когда ее высочество в дурном настроении, достается всем.
Я пожал плечами.
— Как по мне, она милая девушка с хорошим чувством юмора.
— Что ж, это главное. Мне всегда казалось, что способность понимать юмор человека и, если позволите, шутки на одной волне, являются залогом крепких отношений.
А Лева был мудрее, чем могло показаться на первый взгляд. Кое-что о людях уже понял. Бывают жизненные ситуации, когда ничего не остается, кроме как шутить над своим положением. И хорошо, если рядом с тобой находятся люди, которые эти шутки понимают и поддерживают. Браво, Лев Львович.
— Согласен, — кивнул я и поблагодарил официанта, когда тот поставил перед нами только что снятые с песка джезвы и принялся разливать горячий напиток по чашечкам. — Спасибо, сударь.
— Мне показалось, Екатерина Дмитриевна вам понравилась… Не сочтите за нарушение приватности, ваша светлость.
— Понравилась, — отозвался я и сделал глоток божественного напитка. Даже прикрыл глаза от удовольствия. Лева не солгал — в этом месте действительно умели варить кофе. Причем, судя по всему, делал это верховный жрец кофейного бога. Пряности тоже пришлись ко двору, сделав напиток бодрящим. — Изумительно…
— А я говорил! — подмигнул Лева. — Граф Толстой знал, чем привлечь публику. Все мы падки на экзотику и любим вкусно поесть да попить.
— Дальновидно.
— Не сочтите за наглость с моей стороны, но мне показалось, что Екатерина Дмитриевна тоже вами заинтересовалась, — продолжил Лева. — Я наблюдал за вами в танце. Кажется, вы смогли расположить ее высочество к себе. А это, смею утверждать, огромное достижение.
Я уже понял, что Кати была той еще язвой. Только вот в светском обществе подобная прямолинейность порицалась. С другой стороны, это же как нужно было довести девушку, чтобы она принялась вести себя подобным образом. Видимо, перестарались Павловичи с закручиванием гаек…
— Что ж, в таком случае я польщен.
— Я очень надеюсь, что Дмитрий Павлович все же изменит свои требования к бракам детей, — вздохнул Лева, явно предавшись воспоминаниям о танце с младшей сестрой Кати. — Всем уже очевидно, что он действует против здравого смыла и рискует сломать жизни своим потомкам. Я мог бы понять, будь они великими князьями. Но они — князья крови…
И я в какой-то мере поддерживал ход мыслей Левы.
В конце позапрошлого века род Романовых разросся настолько, что пришлось устанавливать иерархию и внедрять новые титулы в рамках одной семьи.
Поскольку титул великих князей по закону требовал огромного денежного содержания, особых почестей, шефства над подразделениями и прочих элементов высочайшего статуса, император Николай Александрович издал указ, ограничивающий круг лиц, имевших право на столь высокий титул.
С тех пор великими князьями именовали только детей и внуков императора. А правнуки всех полов и их потомки получали титул князей императорской крови. Вместе с этим менялись и гербы представителей правящей династии, обращения, и, что важнее всего, суммы на содержание всей этой многочисленной родни.
Зато это давало князьям крови больше свободы: появлялась возможность заниматься бизнесом, участие в государственных мероприятиях становилось необязательным за исключением ряда праздников. Меньше требований предъявлялось и к будущим супругам — ведь великие князья все еще должны были жениться только на равных себе по статусу, то есть на принцессах. И вместо политики князья крови вполне могли выбрать чувства. Или деньги — тут уже зависело от внутреннего морального компаса.
Словом, это нововведение максимально приближало дальнюю родню Романовых к обычной аристократии. Им бы радоваться, что перестали быть пешками в политической игре… Ан нет, нашелся такой Дмитрий Павлович, возомнивший себя великим князем.
— Полагаю, если Дмитрий Павлович изменит свою матримониальную политику, вы первым окажетесь на пороге с кольцом для Виктории Дмитриевны, — улыбнулся я.
Лева нисколько не оскорбился. Когда принесли и раскурили кальян, он затянулся, выпустил в потолок тонкую струйку фруктового дыма и уставился на меня.
— Я влюблен, ваша светлость. Еще с первого детского бала. Как увидел Викторию Дмитриевну, сразу понял, что она — моя судьба.
— Да вы романтик, Лев Львович.
— Нисколько, ваша светлость. Я оптимист, что нередко выходит мне боком. Но предпочитаю сохранять надежду.
— Надежда превращает человека в жертву.
Лева снова затянулся и задумчиво на меня посмотрел, словно обдумывал мои слова.
— Говорите, словно какой-нибудь следователь. Впрочем, пусть так. Пусть я окажусь жертвой
