Осторожнее… Не толкай… — раздались глухие голоса, перемежающиеся ругательствами.
В проломе забора показались мужики. Они волокли за собой куль из темно-зеленого брезента, в котором кто-то бился и надрывно орал.
— О, как рычит, — покачал головой Лукич. — Знамо дело, плохо ему.
— А почему вас всего трое? — всполошился Ильич. — Да и тот хилый.
— Семеныч лютовал. Раскидал нас как щенков. Выбил плечо…
— Так надо было других позвать…
— Давайте мы поможем, — предложил я.
На это Денис кивну и застегнул куртку.
— Что вы, милсдари, — запричитал староста. — Негоже вам руки марать…
— Мы спасаем людей, — отрезал Морозов. — И здесь есть те, кому нужна помощь.
Чумазый мужик не растерялся.
— Господа, вы хватайте цепи и скоренько тащите каждый к себе, расходясь в разные стороны. Вы, — он указал на меня, — к храму тяните. А вы, — он неуверенно поклонился Денису, — к дырке в заборе.
— Он дергаться будет. Не отпускайте, — с готовностью пояснил другой крупный работяга в засаленной куртке.
— Вытряхивайте аккуратнее, — подал голос староста.
— Погодите, — приказал храмовник.
Подошел к кулю, наклонился и позвал:
— Семеныч, ты меня слышишь?
Раздался нечленораздельный ответ и Лукич несколько раз ударил мужика под брезентом пудовым кулаком.
— Это чтобы его оглушить? — тихо осведомился Денис.
— Не любит Агасфер Семеныча, — покачал головой Ильич.
Храмовник пнул куль, откуда раздалось тихое ворчание.
— Не любит, — повторил староста и пожал плечами, — да той картохи было всего мешок. А Лукич не может забыть.
Агасфер отошел на несколько шагов и приказал:
— Вытряхивайте и держите крепко. Ежели кто отпустит, не обессудьте — розг потом всыплю.
Я проникся такой угрозой, так как прозвучала она буднично.
Мужики ухватили за веревки, связывающие куль и быстро их развязали. Вышло у них так споро, что стало ясно — делают они это часто.
— Держи барин, не зевай, — крикнул мне один из рабочих и кинул цепь.
Я ухватил за кольцо, которое крепилось к звеньям, и рванул к храму. Все же сказалась служба в армии, когда не надо задавать вопросов, а нужно просто исполнять приказ. Когда я ощутил сопротивление и меня дернули назад, то уперся ногами в землю. А потом намотал цепь на предплечье, через локоть. И лишь затем развернулся.
Агасфер Лукич закатал рукава рясы. И я заметил на предплечьях мужика ряды рун. Только они были не нарисованы краской, а скорее вытатуированы на коже. Да и обозначения этих знаков я не мог разобрать.
"Ты посмотри, а храмовник-то настоящий, — с уважением протянул Александр. — только они такие татуировки делают. Без риска выгореть или рассудка лишиться. Скорее всего, ведьмачий бастард. Они мелкую нежить гонять могут, но для работы частенько слабоваты. Годятся на роль подмастерий или храмовников. Но бывают и исключения. И предупреждая твой следующий вопрос, отвечу: эти руны не совсем ведьмачьи. И могут только изгонять духов. В бою с тем же упырем они совершенно бесполезны. Светлый цвет силы идеально подходит для лечения. И храмовник-настоящий целитель человеческих душ".
Лукич тем временем подошёл к Семёнычу, и при его виде одержимый забился в цепях и защёлкал зубами.
— Ставьте его на колени, — распорядился храмовник.
Семеныч завыл, рванулся к Лукичу. И нам с трудом удалось его сдержать. Кое-как у нас получилось выполнить приказ и поставить одержимого на колени. И Лукич начал обряд.
Агасфер поднял левую руку вверх и принялся нараспев произносить странные слова, которых я не мог разобрать. А точнее, не сумел понять. Меж тем голос Лукича становился все сильнее. Каждый звук делал воздух вязким, словно тот был разогретым на солнце медом. Я ощутил, что несчастный, которого мы держали, напрягся.
— Не отпускать, — прохрипел Денис, тоже это поняв.
Семеныч дернулся, едва не вырвав из рук работяги цепь. Но остальные держали крепко и бесноватый не сумел освободиться. Потому одержимый начал слегка покачиваться, проверяя нашу хватку на прочность.
Храмовник не смотрел на него и не отвлекался от ритуала. Рисунки на его руке пульсировали, источая силу, и становились все ярче. Пришлось сощуриться, чтобы рассмотреть происходящее. А затем я прикрыл глаза тонкой пеленой тьмы, которая сработала как солнечные очки. Ослепительный белый свет заполнил пространство.
Продолжая говорить что-то нараспев, Лукич с размаху впечатал вторую ладонь в лоб пленнику. Тот выгнулся, истошно заорал. Его судороги были настолько сильными, что все мы сдвинулись со своим мест.
— Назад, — просипел работяга и пришлось вновь натянуть цепь.
Но при этом я завороженно наблюдал, как с поднятой вверх руки храмовника к ладони, опущенной на голову Семеныча, стекает сила. Она наполняла бедолагу, выталкивая из него нечто густое и темное. Странная жижа выплеснулась из Семеныча, сквозь поры кожи. И на свету тотчас выцвела и высохла, словно грязь на солнце. Она растрескалась и осыпалась в траву.
Цепь начала жечь кожу. Пахнуло полуденным ветром с ароматом горячего песка. Над храмовником кружились сотни ночных мотыльков, создавая бархатный вихрь. А потом все закончилось. Семеныч вдруг затрясся, роняя с губ пену. И я даже решил, что у одержимого начался приступ эпилепсии. Но Лукич не останавливался, продолжая ритуал. За спиной одержимого мне почудился черный силуэт, который оплетал Свет. Силуэт ярко вспыхнул, осыпаясь в траву раскаленным пеплом, который нас в воздухе, не долетая до земли. А Семеныч завопил словно раненый зверь. И замер. А из его глаз потекли слезы. И буквально в одно мгновенье во дворе старого храма воцарилась ночь. После ослепительного света я не сразу смог рассмотреть тусклый фонарь, разгоняющий темноту. Лишь спустя минуту понял, что пальцы никак не могут разжаться.
— Пустите, мужики, — попросил кто-то надтреснутым слабым голосом. — Ну чего вы, а?
— Все, — глухо произнес храмовник и отошел к домику, чтобы вновь умыться.
Затем он взял таз, вернулся к Семенычу и плеснул на него воду. Мужик всхлипнул и затрясся.
— Все хорошо, — сказал Лукич и похлопал спасенного по дрожащему плечу.
— Благодетель, — прошептал бедняга.
Он ухватил Агасфера за ладонь, пытаясь поцеловать ее.
— Пустое, — отмахнулся здоровяк и тяжело поплелся к порогу своего дома.
— Я отблагодарю, — продолжил лепетать Семеныч. — В долгу не останусь…
— Соли принеси пачку и капусту не воруй с храмового огорода, — хмыкнул Лукич и бесцветно попросил, — Уходите. Устал я от вас.
