– Графинчик? – уточнил официант.
– Да.
– Прекрасный выбор. Эскалоп сегодня феноменально чудесен, а с наливочкой, я вас уверяю, его вкус раскроется полностью. Словами это не передать. – Подхалим завершил свою тираду и переключился на второго клиента: – А вам что подать, милейший?
– То же самое, – коротко ответил Стас, лишив велеречивого прислужника тактического пространства для маневров.
– Сию секунду, – кивнул тот немного расстроенно и удалился.
– Шут гороховый, – прошептал Стас.
– Да брось. – Катерина поставила локоточки на стол, опершись подбородком о сцепленные в замок пальцы. – Разве не приятно, когда с тобой по-человечески обращаются?
– Когда по-человечески – да, но вот это. – Стас попытался изобразить подобострастные ужимки, заметно уступая первоисточнику в изяществе. – Это уже перегиб. Ему только в жопу еще осталось меня расцеловать. Не люблю смотреть, как люди унижаются, тошнит.
– Может, ты и прав. Но у него служба такая, и она ему явно нравится. Потерпи.
– Прошу простить меня за нерасторопность. – У Стаса из-за спины выскочил обсуждаемый официант и, вальсируя вокруг стола, поставил на него два графина с наливкой, стопки, вилки, хлеб и салаты. – Основное блюдо сейчас готовится. Еще буквально минут пять – и все будет в лучшем виде. Ой, извините. – Услужник развернул синюю тряпку и попытался пристроить ее Стасу на колени. – Разрешите, я салфеточку вам положу.
– Слушай, мужик, – Стас решительным жестом остановил назойливого официанта, отнял салфетку и бросил ее на стол, – ты бы это, сбавил бы чуток обороты, а то уже всерьез напрягать начинаешь своей услужливостью.
Мужичок остолбенел, губы у него задрожали, и Стасу показалось, что расширившиеся от удивления глаза вот-вот наполнятся слезами.
– Простите ради бога, извините, я… я ни в коем разе не хотел досаждать вам, я…
– Все, завязывай. – Стас сложил руки крестом, пытаясь остановить самоуничижительную словоохотливость, так и прущую наружу. – Молодец. Спасибо тебе. Иди следить, чтоб эскалоп не подгорел.
Официант шмыгнул носом и удалился.
– Ну вот, расстроил человека ни за что, – сказала Катерина и посмотрела укоризненно.
– Да это он меня расстроил. Не понимаю, как люди могут до такой степени себя не уважать. Даже аппетит пропал. – Стас вынул из пузатого графинчика стеклянную пробку и разлил наливку по стопкам. – Ну, предлагаю выпить за встречу.
– А также за уважение к себе, – добавила Катерина, улыбнувшись, и ловко опрокинула свою порцию.
– Забористо, – сипло выговорил Стас, лишившись на секунду возможности дышать из-за растекшегося по горлу термоядерного напитка крепостью никак не меньше шестидесяти градусов, и потянулся за нарезанным помидором.
– У-ух! Давно я местного пойла не употребляла. Еще по одной?
– Можно. – Стас снова разлил и произнес тост: – За роскошную женщину, которая сидит сейчас передо мною.
– Как мило. – Катерина застенчиво улыбнулась и дзынькнула своей стопкой о стопку тостующего.
– Разрешишь нескромный вопрос задать? – осторожно поинтересовался Стас, отдышавшись.
– Валяй.
– Почему ты не замужем?
Серо-голубые глаза округлились, атласные щечки надулись, и Катерина, не сдержавшись, прыснула со смеху.
– Что? – смутился Стас. – Я какую-то глупость сказал?
– Нет, нет, извини, – махнула Катерина рукой, продолжая хохотать. – Просто… Да, неожиданные ты вопросы задаешь.
– А по мне, так вполне закономерный вопрос. Как такая красавица может быть одна? Неужели не сватался никто?
– Была я замужем. – Катерина перестала смеяться и вздохнула. – Всего год как овдовела, и пожить-то толком не успели. Петром звали его. Хороший человек был, жалко… Глупо погиб – какой-то ублюдок зарезал недалеко от дома.
– За что?
Катерина опять глубоко вздохнула, как будто собралась поведать долгую и печальную историю, но, открыв уже рот, замерла, опустила глаза и покачала головой:
– Не знаю… Пырнули и бросили умирать, даже карманы не тронули. А потом по району слухи поползли, будто это я сама его и заказала. Выскочила, дескать, замуж за богатого, да и решила все добро к рукам прибрать. Так что репутация стервы-мужеубийцы за мной тут прочно закрепилась. Кто же теперь свататься-то решится? – Бездонные глаза сузились и заиграли озорными огоньками. – Сам не хочешь попробовать?
– Я подумаю, – неожиданно серьезно ответил Стас.
Катерина оценивающе посмотрела на него, рождая своим взглядом мурашки, бегущие вдоль позвоночника, и снова улыбнулась:
– Ты странный.
– Это плохо?
– Нет, совсем не плохо, особенно здесь.
– Что ты имеешь в виду?
– Понимаешь… – Катя замолчала на секунду и нахмурилась. – Не знаю, может быть, это со мной что-то не так, но, с тех пор как я появилась в этом городе, меня не оставляет ощущение, будто кругом одни уроды. Кругом.
– Уродов везде хватает.
– Да, понимаю, но… Я сама родом из Гусь-Хрустального, и… другие там люди. Вот хоть ты тресни – другие. Городок наш, конечно, поменьше, победнее, и народу не так много, как в Муроме, однако все же не деревня, и в нем есть что делить, есть за что бороться. Но иначе там все, даже не знаю, как сказать, гнилья, что ли, в людях меньше, другие они. Не то чтобы добрее или честнее, а просто человечнее.
– Я и сам заметил, – признался Стас, размазывая по столу мокрый кружок из-под донышка стопки. – Но это еще что. Ты вот пошатайся с годик по деревням да фортам, так тебе потом и Гусь родной змеиным гнездом покажется. Там люди куда проще, чем в городах. Да и могут ли они другими быть, когда отродясь у них заботы все вокруг топоров, мотыг и лопат вертятся? Как поле вспахать в срок, засеять, поливать, полоть, охранять, собирать урожай, потом хранить его, да так, чтоб еще и не отобрали все, над чем трудились полгода. А зимой – дров навозить из лесу, скотину до весны уберечь, от зверья оголодавшего отбиться, в том числе и от двуногого. Когда им про хуйню-то всякую думать? Извини, вырвалось. Оттого, наверное, и люди там лучше, душевнее вроде как. А ты их оттуда вытащи, из деревень ихних, да засунь в этот гадюшник, что Муромом называется, через год-другой большинства и не узнаешь даже, скурвятся, суки, хуже коренных. Я таких видел, знаю, не в Муроме, правда, во Владимире. И чем лучше человек был, тем паскуднее становится. Мягкое нутро у него, не задубевшее. Там-то, в деревне, все просто было и понятно, тяжело, да, но просто. Все знают друг друга как облупленных, все на виду. Если хреново ты относишься к кому, так и смысла нет скрывать, все равно же понятно, а если хорошо – так можешь быть уверен, что и тебе не из подхалимства блядского руку подавать будут. И вот попадает такой простачок деревенский в город. Рубаха-парень, душа нараспашку. А кругом уже волчары местные слюну пускают, хитрые, прожженные. Зазевался – и без портков тут же. Раз наебут нашего хорошего человека, второй наебут, а на третий раз он им уже хуем помашет, ученый. Пойдет и сам кинет раздолбая от сохи какого-нибудь, такого же, каким сам вчера был. А что? Им можно, а мне нельзя? Потерял свое, так надо назад отбить, и по хрену, у кого именно. Да не просто отбить, а так, чтобы сторицей хватило селянину этому науки. Меня учили, и я научу, да пожестче еще. Большой город, он как болото – затягивает. Оглянуться не успеешь, и уже с головой в жиже. Тут человеческий облик только сильные и упрямые сохранить могут. Стыдно признаться, – усмехнулся Стас, – но я и сам уже квалификацию паскудную подрастерял. Но ничего, Муром быстро в чувства приводит, хоть и больно бывает иногда.
