Перед атакующими вдруг прямо из воздуха возникла сотканная из огня фигура.
Демоница явилась во всей своей красе, в своем наивысшем воплощении, чтобы напомнить жалким тварям об истинном величии и могуществе, им недоступном.
Багровые очи горели на оранжевом лике, синеватые рога светились остановленными молниями, а две пары рук сияли когтями, подобными язычкам зеленого огня. Кровь застыла в жилах у вампиров и людей, да и у уцелевших гару…
Насладившись произведенным эффектом, она повела верхними руками, и…
Вспышка багрового света ослепила Дмитрия. Свирепые голоса завопили со всех сторон.
Кто-то невероятно могучий схватил Магистра за шиворот и со всей силой швырнул о землю. В мозг вонзились миллионы крошечных огненных жал…
Но он еще успел увидеть, как Северьян рванулся вперед, выхватывая из-под полы плаща древний меч, и вонзил его в плоть демоницы.
– Глупо! – рыкнула Набур, вообще-то не имевшая привычки снисходить до разговора с жертвами.
Она взмахнула щупальцами, и поток яростного света хлынул во все стороны. Меч, торчащий из-под ее левой груди, треснул, упал на землю и рассыпался в прах.
Затем Набур воздела над головой обе левые руки, породив шар бледно-серого света вокруг себя. В нем оказались аджах, Северьян, Борис, еще дюжина вампиров, Козлов и Арахнов – и лишь двух шагов не достигла граница света до Дмитрия.
– Отец, спаси!!! – закричал Борис, и крик его перешел в хрип…
Словно невидимый огонь пожирал плоть всех, кто оказался внутри мертвенно-серого пространства – будь то человек, вампир или даже непобедимая тварь.
Когда свет исчез, на земле лежали лишь ломкие почерневшие мумии, выставляя напоказ белоснежные кости. Аджах обратился в лужицу зеленой жидкости с ртутным блеском, быстро тающую на кипящем асфальте.
– А теперь… – возгласила Набур.
Но тут внезапно огненный силуэт побледнел и рассыпался на сотни и тысячи язычков пламени, опав, как залитый водой костер, разлетевшись облачком мельчайшей огненной пыли.
Миг – и ничего не осталось от крылатой женщины. Меч Северьяна все же поразил ее. Демоница исчезла, словно ее и не было – исчезла из этого мира и из любого другого. Она перестала быть …
Впрочем, это уже ничего не могло изменить.
– Ааааааааааа!
Крик Дмитрия взлетел к небесам.
А потом он тоже исчез, и ошеломленные гару не успели изрешетить последнего Древнего Москвы из пулеметов.
Безумие светилось в глазах вампира, когда, шатаясь, он брел по лесу, трясущимися руками хватая воздух. Он не обращал внимания на раны, на дикую боль во всем теле, на бесконечную усталость – ускорение движения, один из фирменных приемов Древних вампиров, высосало все силы.
Он не обращал внимания ни на что и просто шел вперед через лесную глушь.
В единый миг он лишился всего.
Брата, сына, могущественного аджаха и даже меча, каким рассчитывал поразить Старейшину. От них не осталось и следа.
Он видел лицо Бориса, сгоревшего в демоническом пламени, пожирающем не только тело, но и душу, лишая даже надежды на посмертие…
Что-то надломилось в, казалось, окаменевшей душе Древнего…
Он понял, что дальнейшая борьба будет напрасной, ибо он потерял все, что у него было. Все – кого он знал, кого ненавидел, кого любил, – теперь мертвы. Даже если он достигнет своей цели, он останется один. Навек. Навсегда…
– Будь ты проклят… – вновь и вновь шептали ссохшиеся губы вампира. – Ты… и твoи создатели… Ты… тварь… Ты умрешь! И они тоже!
Дмитрий Кондратьевич Бобров, боярин, Древний вампир, Второй Магистр уже наполовину перебитой московской Семьи, принял решение…
Главная московская резиденция Священной Дружины. 21.23
«Сегодня, в 18.28 по местному времени, нами зафиксировано применение черной магии Инфернального круга до седьмой степени включительно. Предположительно – призыв сущности третьего уровня. Судя по остаточным проявлениям, использован ритуал из „Книги Власти Мертвого Змея“. Подозреваю участие вампиров.
Степень опасности оцениваю как высокую. Необходимость срочных мероприятий в связи с конфликтом гару и вампиров и атакой Неспящих на административный опорный пункт Дружины не оставила времени на тщательное расследование. Результаты неутешительны.
Прошу срочно выслать наиболее подготовленных специалистов…»
Сидящий за компьютером человек в выцветшем подряснике задумался. Чувствовал он себя неважно – видимо, переутомился.
Не без труда собравшись с мыслями, он продолжил печатать:
«…и если есть такая возможность – не менее двух звеньев Рыцарей Креста и Лилии. Также просим…»
Он закашлялся, и на клавиатуру и монитор щедро полетели кровавые брызги.
Прежде чем испуг успел взять в плен его неробкую душу – душу человека, три десятка лет дравшегося с нечистью до демонов включительно, – отец Никодим уже лежал на полу, скорчившись и почти теряя сознание. Боль рвала внутренности. Руки были странно липкими.
Он поднес их к лицу и увидел кровь на ладонях. Но не ту, что хлынула горлом, – нет, кровь выступала сквозь поры, как дьявольский пот.
Пресвитер рванулся, пытаясь встать. Боль вновь пронзила его тело и, не выдержав муки, он закричал.
В компьютерный зал Главной Квартиры Священной Дружины сбежались люди, подняли его, начали что-то спрашивать.
Он смутно чувствовал, как его куда-то понесли, потом вновь положили… Сквозь кровавую пелену, застилавшую взор, пресвитер Никодим видел, как над ним хлопочут люди в белых халатах – пожилой мужчина и две девушки.
Он думал, что кровавый туман в глазах – это от боли, рвавшей его когтями. Но это было не так – просто кровь из лопающихся сосудов заполняла глазные яблоки.
Потом над ним склонился седенький старичок в камилавке, с простым кипарисовым крестом на кожаном гайтане (этим крестом был повергнут когда-то Великий Голем, брошенный татарскими шаманами на войско Ивана Грозного под Казанью).
– Что, что с тобой, Никодимушка? – приговаривал старичок. – Что? Скажи!
Пресвитер пытался оттолкнуть архиепископа Священной Дружины, преподобного Пафнутия, объяснить ему, что, возможно, это опасно, но был уже не в силах ничего сказать…
Но даже если бы и сказал, это ничего бы не изменило. Все, нашедшие приют в этом подземелье под церковью, что на улице Семецкого, так и не переименованной в Большую Поповскую, рядом с одной из московских высоток, были обречены. Все – и витязи, и их жены, и дети, и старые, ушедшие на покой бойцы, – три сотни человек.
