транспортировки через космос.
Света стояла перед ним, сложив руки на груди. Она смотрела на него, но понять ее выражение лица через маску было невозможно: угол не тот, да и находилась она в некоторой тени, в отличие от Остина, которого подсвечивал ободок напольной лампы по всем четырем сторонам.
– Отлично сработали, признаю!
То была правда, он любил подмечать такие мелочи, но куда важнее было то, что она не ушла, не попыталась убить его или усыпить, хотя… Остин оглянулся и понял, в чем состоит их цель, которая на самом деле отчасти его порадовала, потому что, несмотря ни на что, остановит его от исполнения судьбы лишь смерть. В остальном же лишь вопрос времени, а ждать ему не впервой.
– Знаешь, Света, ты всегда была на своей волне – вроде бы со всеми, но в то же время одиночка. Кто бы мог подумать, что именно ты будешь в центре судьбоносных событий!
Остин не злился – наоборот, он понимал, насколько предсказуема сейчас ситуация. Ведь он знает Свету и знает, как она дорожит жизнью близких, – оставалось лишь подгадать момент, когда следует использовать важный аргумент.
– Ты пытался меня убить, Ос! – То была суровая предъява с ее стороны.
– Как и ты меня.
– Да что ты!
– Но ведь ты следила за мной, уж явно не от большого доверия, и будь я проклят, если окажусь не прав, сказав, что ты точно обдумывала то развитие событий, когда придется нажать на курок, Света. Я ведь тебя знаю – если надо будет, то ты и суицид продумаешь, пусть и не склонна к этому, но иначе ты не умеешь. Только вот делаешь ты это в крайних случаях, близких к возможному сценарию.
– Раз тебя это не удивляет, то значит, ты не против этого, верно? Ты же «знаешь меня» – с чего тогда претензия?
– Ты права, не с чего. – Остин даже усмехнулся. – Так что будет дальше? Меня здесь запрут до лучших времен, а ты пока сделаешь все, чтобы Портер уничтожил Жизнь?
– Что ты сделал с Питером?! – практически вырвался из нее томящийся вопрос. Света подошла ближе, опустив руки, сжав кулаки, то ли желая вступить с ним в драку, предвкушая разочаровывающий ответ, то ли вот-вот и сама впадет в отчаяние, принимая с болью на сердце то, во что она не способна поверить.
– Я спас его. Спас бы и Тони – но на это нужно время. Хотя, кто знает, возможно, еще не поздно.
Она прекрасно поняла, что крылось за его «спасением», – одно лишь представление результата, который рождал в ней боль: ведь это будет уже совсем другой человек, представить мысли и мироощущение которого ей давалось с невероятным и болезненным трудом. Хотя – поймала она себя на мысли, которая вдруг позволила отпустить боль и гнев, – возможно, ничего не получится, и Питер так и не станет больше чем-то, нежели кем-то…
– Знаешь, у тебя ничего не получится. Да, именно так. Питер ведь умер, верно? Так вот, я думаю, эта… эта Жизнь не способна к реинкарнации, максимум – это восстановить тело, и то не полностью. Питер, его характер, его память, его чувства – все это уже мертво. И я рада этому, а знаешь почему? Потому что он наконец-то упокоился. Может, попал в лучший мир – хер его знает, но это уже нам решать, для нас это важно. Все, во что ты так поверил, – ложь. Ты убедил себя в этом, и я понимаю почему, отлично понимаю. Но только ты забыл, что жизнь ценна тогда, когда конечна, а воскрешение его тела не вернет тебе того человека, которого мы все так хорошо знаем и любим.
– Я согласен с тобой. – Свету удивили не только эти слова, но и их искренность. – Такое возможно, это же не точная наука. Но если такое не произойдет, то Питер… он послужит материалом для будущих успехов, нашими словами – удобрением. Что ты так смотришь на меня? Когда умирает человек, то его кремируют и хоронят на природе, поместив в капсулу для удобрения дерева или куста. То же самое делают с животными, практике этой уже сотня лет, а то и больше. Зверье умирает в природе и служит едой для других – разве это плохо? В чем разница между тем и этим? Тут хотя бы есть шанс вернуться, к тому же мы не знаем, возможно, есть шанс, промежуток времени, когда умершего человека можно спасти, вернув к жизни до точки невозврата. Небольшое окно для возрождения, в которое, если успеть, будет сохранен и мозг, и сам человек.
– И ради этого шанса пусть погибнут тысячи, миллионы жертв, ни в чем не повинных людей, которые…
– Такова цена прогресса, да! Сколько людей погибло от болезней в разные века, пока не были изобретены лекарства, сделавшие наш организм сильнее? А сколько трупов пришлось изучить, чтобы вообще разобраться с анатомией? Миллион погибших сейчас спасет миллиард потом – это математика, с ней не поспорить. И ты знаешь это, просто боишься признаться, насколько это непосильно для тебя принять… принять эту ответственность, ведь ты всегда все должна делать идеально, быть лучшей из лучших, а это немножко про другое. Ты думаешь о том, что будет завтра, – а я о том, что будет через двадцать лет, тридцать, сто. Ради этого строился Вектор и другие станции, потому что и так ясно, что человечество рано или поздно само себя загубит.
– Да хватит уже этого бреда! Это не наша задача, не наш приказ и не наше бремя – решать за весь мир! Ос, твою мать, неужели ты не понимаешь этого?!
– А кто должен принимать решения?! Люди, которые… что, лучше нас с тобой? Те, кто приказы отдает, или кто считает финансы, потраченные на Вектор? А может быть, те, кто стоит у истоков того, какой тут создали цирк уродов, из-за чего мы и находимся сейчас здесь? Мы с тобой такие же люди, как и они, – может, даже лучше. Хватит уже перекладывать все на других: мы здесь и сейчас – и лишь нам решать, что будет дальше. Что если это все судьба, ты думала об этом? Как много произошло с нами здесь, о чем никто даже не знает, и мы втроем можем изменить весь оставшийся мир. Никаких речей, никаких дебатов или войн за мнение – лишь выбор, который когда-то в будущем будут помнить с гордостью. А сделаем его мы, потому что нам чужды власть или деньги, алчность или гордость, – мы тут, вдалеке от мира, лишенные всего не просто так, а чтобы быть максимально трезвыми, и все ради одного –
