на самом деле. Там документы, бумаги всякие. Согласования. А ему работать хочется.
– А мне не хочется?
– А хочется?
И я поняла, что да. Хочется. Что… просто не смогу и дальше. На Дальнем. Жить и делать вид, будто все хорошо. Будто… как всегда.
Как те годы, что до.
– Временно. – Одинцов протянул еще одну корзинку. – Пока я не найду кого-нибудь, кого можно назначить старшим.
– А кто в отделе? И что делать надо?
– Охотиться.
– На кого?
– На таких, как Игнатов и вроде него. Безумцев. Или не совсем. Тех, кто умеет скрываться среди людей, притворяться нормальным. Отдел экспериментальный. И не факт, что не закроют, но год, чтобы доказать полезность, будет.
Год – это много.
Мы вон за пару дней чего наворотили.
– А кто еще?
– Ты же начальник. Выбирай.
– Тихоня? Если согласится, конечно…
И если разрешит Бекшеева. Но она запрещать не станет.
А Одинцов улыбается, зараза этакая. Я же… я вдруг поняла, что больше не злюсь. На него. И на себя. И на мир этот. Что не чувствую вины, только горе, но и оно привычное, подернутое пеплом времени.
– Прости, – сказала то, что должна была сказать давно. – Там, в Петербурге… я хочу навестить ее.
Нашу дочь.
Еще тогда ее похоронили в семейном склепе. А рядом с ним встала фигура беломраморного ангела. Я видела на снимках, но так и не смогла заставить себя войти.
И помнить.
И…
Будто спряталась. Не столько от мира, сколько от этих воспоминаний.
– И ты меня. – Он протянул руку, а я осторожно коснулась ладони. – Если ты не сможешь… Если тебе будет тяжело со мной работать…
Будет.
Но смогу. Куда я денусь.
А вот вернуться в прошлое не получится. И не потому, что он женат, что с детьми, просто… просто это совсем чужой мужчина. Близкий в чем-то, от прошлого не откреститься, но чужой. И он это понимает. Он всегда меня понимал, все же связь – такая штука… хотя и ее больше не ощущаю.
– Кстати, по-моему, Бекшеев к тебе неравнодушен.
– Чего?
– Иначе не упирался бы так…
– Иди ты… Ты меня сватаешь?
– Нет, – соврал Одинцов, – предупреждаю. Я же говорил, они упертые…
– Сватаешь!
– Кстати, Бекшеевы – очень хорошая семья, пусть и несколько своеобразная…
– Точно сватаешь!
Руку я убрала. И… проклятье, чувствовала себя странно.
Свободной?
Сон.
Пробуждение. И снова сон. Снова пробуждение. Дни разрезаны на эти короткие периоды бодрствования и длинные – сна. Кажется, что времени прошло много, но на деле – чуть более суток.
Бекшеев крепкий.
И потому в какой-то момент просыпается окончательно.
Это не остается незамеченным. Матушка приходит сразу. И долго осматривает, изучает. Потом другие целители.
Потом – Одинцов.
Он остается. Спрашивает. И снова спрашивает.
Разговор с ним длится долго. А письмо, которое Бекшееву позволяют прочесть, оставляет глубокое чувство вины. Будто это он не досмотрел.
Потом все уходят.
И он снова засыпает. Кажется, не без матушкиной помощи. Но хотя бы без снов. Сны видеть страшно. В снах он может оказаться там, внизу, в камне.
За сном следует пробуждение.
И очередной разговор. Одинцов дотошен до крайности, и порой хочется его послать куда подальше, но Бекшеев заставляет себя отвечать.
Разговоры выматывают. Одинцов бесит, чего раньше за ним не водилось. И сон видится спасением. Сколько раз повторяются эти циклы, Бекшеев не знает.
Это пробуждение получилось странным.
Виной тому голоса. Тут, за стеной.
– Нет, отец. – Этот голос знаком. Он злой, и раздражение ощущается остро. Кажется, контакт с подавителем не прошел бесследно. – Тебе придется принять и ее. И мое решение. А если ты не согласен, что ж, я могу уйти из рода.
Сапожник.
Сапожников.
Голова тяжелая, но в целом самочувствие неплохое. Куда лучше, чем могло бы быть. Сесть получилось еще вчера. Или это было не вчера? И встать.
– И мне глубоко плевать, что по этому поводу подумает тетушка императора, дядюшка императора и прочие непричастные, ясно?
Голова чуть кружится. Но Бекшеев доходит до двери.
И дверь открывает. Больничный коридор почти пуст, разве что у соседней палаты стоит пара человек характерного вида.
– Содержание? Этим ты меня хочешь упрекнуть?! Да… забирай!
Дверь распахивается.
– И дом забирай. У меня свои деньги есть, если помнишь. Бабушкой оставленные…
Бекшееву пытаются преградить путь, но Сапожник видит его и машет рукой. Заходи.
Сапожников-старший солиден, как и полагается мужчине его возраста и положения. И смотрит на сына с плохо скрытой насмешкой. И сила, запертая внутри, кипит.
– Если ты пришел меня отговаривать, – тихо произносит Сапожник, – уходи. Тебя не было столько лет… тебя никогда не было. Ты появлялся, чтобы навесить очередной долг. Перед родом. Перед родиной… И те твои песни. Служба. Гордость… Ты втянул меня в то дерьмо. Я ладно, мне было не так много лет, я не понимал, куда лезу. А ты… ты-то не мог не понимать? А теперь снова? Нет… я не хочу больше.
– Договорил?
– Почти. Да, пожалуй. И да… вздумаешь пакостить, я просто дам интервью. – Он посмотрел на отца, мягко улыбаясь. – Обширное… про то, чем я занимался. И поверь, род потом долго не отмоется. Поэтому, прошу, просто… просто не трогай, ладно?
Сапожников-старший смерил сына долгим взглядом.
– Что ж… – тихо произнес он. – Твоя мать говорила, что не нужно… давить. Возможно, я был неправ.
– Ты?
Сколько удивления.
– Я. И… тогда мне сделали предложение, которое показалось выгодным. Роду. Тебе. Карьеру… если получится. Никто не думал, что это затянется на годы… чего это будет стоить. А что до твоей жены, в самом деле, какая разница, что подумает тетка императора, если ей вообще есть до тебя дело…
Бекшеев осторожно отступил.
Кажется, обойдется и без его участия.
– И матушка твоя, и я… мы только рады будем. Мы так долго ждали, чтобы ты вернулся. Чтобы… хоть чего-то захотел. – Точно обойдется. – И нам глубоко все равно, кто она… Но этот дом и сам остров – они не лучшее место для новорожденного. Да и старшей девочке нужно образование…
В коридоре пахло лекарствами. А пустота смущала. Кажется, для них выделили отдельное крыло. Точнее, заперли всех в нем.
На время следствия.
Бекшеев пошел, опираясь на стену. Медленно. Нога, к слову, почти и не болела.
– Я требую…
Этот голос донесся со стороны лестницы.
Так и есть. Заперли. Двое бойцов в форме и старик, пытающийся прорваться.
– Что здесь происходит?
Странно задавать вопросы, кутаясь в больничный халат. Да и ноги босые. Про тапочки Бекшеев как-то и не
