телевизором, спала девочка.
Очкастый со злостью сжал шариковую ручку. И… сломал.
Бросил обломки на стол и сняв очки, устало потёр глаза.
Раздался звонок телефона.
Очкастый вздрогнул, неуверенно посмотрел на экран… А потом вздохнул, поёжился и взял трубку.
— Ну что? — спросил голос в телефоне.
— Ничего, — ответил очкастый. — Она не поддаётся. Как только я начинаю передачу, девочка просто засыпает. Такое иногда бывает, вы же знаете. Если будем продолжать — она может впасть в кому.
— Продолжайте, — приказал голос. — Мне нужен результат.
— Но… — очкастый страдальчески поднял брови.
— У вас трое суток.
Голос сменился тишиной, в которой что-то ритмично щелкало. Очкастый немного послушал ритмичное щелканье, затем положил телефон на стол и заплакал.
Звали очкастого Платоном Федоровичем, и служил он директором частной элитной школы.
Хотя раньше был сотрудником одного секретного НИИ, исследующего паранормальные явления.
Был. Пока не явился этот человек и не поговорил с ним. С тех пор Платон Федорович сильно изменился.
Впрочем, как и вся его жизнь.
Из НИИ пришлось уйти, и теперь он жил здесь, в интернате, вместо со своими подопечными.
Дети обладали странностями, это и был основной критерий отбора. Платон Федорович сам проводил тесты — и в Машиной школе, и в других, разбросанных по всей стране.
Теперь он мог сколько угодно исследовать — ставить любые эксперименты, без всяких ограничений.
И сначала его это обрадовало — когда он работал в НИИ, приходилось соблюдать осторожность, чтобы, не дай бог, не причинить деткам вред.
Сейчас его ничего не сдерживало.
Дети. После пребывания в комнате с телевизором, они становились послушными, тихими и всегда выполняли то, что он им говорит.
Прекрасный исследовательский материал.
Это называлось СЕАНСЫ.
Пришлось разгородить несколько классов на кабинки и оборудовать их плоскими экранами, которые предоставил ТОТ человек.
В экраны вставлялись флэшки с готовыми записями — ничего особенного, просто картинки, которые сопровождались ритмичным стуком.
Дети заходили в эти кабинки, и выходили… послушными.
Не баловались, не дрались — что было особенно приятно.
Но… Иногда Платона Фёдоровича посещали СОМНЕНИЯ.
Нет, на кукол они не походили — ничего такого. В конце концов, они же были живы. Кушали, ходили в туалет, мылись — когда им об этом напоминали.
Но наблюдая за ЭТИМИ детьми, Платон Федорович иногда думал, что делает что-то не то.
Затем являлся ТОТ человек, выстукивал по его рабочему столу пальцами какой-то замысловатый ритм — так делают барабанщики, когда нет палочек под рукой — и всё опять становилось ясным, понятным и главное, ПРАВИЛЬНЫМ.
Они делают одно большое и хорошее дело. Он, Платон Фёдорович, — важное звено этого дела. Которое обязательно должно быть сделано.
И тогда он обретёт счастье. Навсегда.
А пока что Платона Федоровича раздирали чудовищные противоречия: он должен, просто ОБЯЗАН выполнить приказ — сломать новенькую девочку, сделать так, чтобы она ничем не отличалась от остальных.
Но… Он знал, чем это может закончиться. И это было неприятно — самое неприятное, что было в его новой работе.
Платон Фёдорович тяжело вздохнул.
Эксперимент есть эксперимент. Он не мог, не имел права подвести ТОГО человека.
Придётся поработать с девочкой как следует.
Этого хочет ТОТ человек, а значит, хочет и он…
И в этом нет ничего плохого, правда. Она просто станет… послушной. Разве не этого хотят все родители? Чтобы их дети были послушными, не бегали, не кричали, а тихонько сидели и читали книжки.
Придётся изменить частоту передачи, — с этой мыслью Платон Фёдорович поднялся из-за стола и направился к помещениям, где жили дети. — И увеличить время воздействия.
Эксперимент есть эксперимент.
Директор вспомнил последнего мальчика, который на СЕАНСАХ просто засыпал.
Платон Фёдорович делал всё, что мог: менял частоту, увеличивал время воздействия… Но однажды мальчика нашли на полу, в носу и ушах ребёнка запеклась кровь.
Пришлось вызвать охранников, людей в серых халатах. Вот ЭТО и было самым неприятным. Платон Фёдорович ТЕРПЕТЬ не мог, когда эти зомби с пустыми взглядами появлялись в его владениях…
Надо снизить частоту колебаний, и увеличить время воздействия, — решил Платон Фёдорович. Не желаю видеть этих, в серых халатах.
Маша Кукушкина.
Её вообще не должно здесь быть, — сердито думал директор интерната. — В школе она никогда не показывала хороших результатов. Если у девочки и были способности — они были зачаточными, на уровне интуиции.
Но в последний раз, когда он дал задание на поиск… Она так потрясающе прошла тест!
Найти человека даже не по фотографии, не по личной вещи, а просто по предмету, который тот недолго подержал в руках.
И самое главное: тот человек уже был мёртв. Он не испускал никаких биоволн, никаких вибраций… Но она всё равно его нашла. Безошибочно.
Как им это удаётся?.. — думал Платон Фёдорович, шагая по гулким коридорам мимо классов, в которых сидели тихие, опутанные проводами дети и решали задачки, читали сложные, уровня вуза, учебники, писали непонятные длинные формулы…
А по экранам осциллографов в это время бежали световые линии, а самописцы рисовали интересные, просто потрясающие кривые…
Хотел бы я влезть в голову одного из них в то время, как он будет двигать по столу стакан с компотом без помощи рук, — мечтал директор.
И я это сделаю! Как только мы с ТЕМ человеком закончим его дело, он даст мне целый институт!! С любым оборудованием, которое я только захочу!!!
И тогда я смогу понять, ЧТО за сила движет этими детьми. ПОЧЕМУ они могут находить чёрную кошку в тёмной комнате — даже когда её там нет.
А я — не могу.
Проснулась Маша опять в кровати. Она этому так удивилась, что села и оглядев комнату, сказал вслух:
— Я была в маленькой комнате с телевизором, по которому ничего не показывали. Потом я уснула. Что было дальше?
Никто из девочек не отозвался.
Даже высокая Эльвира никак не отреагировала.
— Эй, — позвала Маша и поёжилась.
Было что-то пугающее в том, как они сидели, ничего не делали и смотрели перед собой.
Спрыгнув с кровати — она была в том же комбинезоне, и даже в тапках! — Маша подошла к Эльвире и помахала перед её лицом рукой.
— Что тебе нужно? — словно с трудом проснувшись, спросила взрослая девочка. Голос у неё был тихий, но в нём сквозили нотки паники. — Ты не должна так себя вести.
— Как? — спросила Маша. — Как себя вести?
— Я… Я не знаю, — казалось, старшая девочка была растеряна. — Но ты не должна вставать, пока тебе не скажут. Сейчас у нас время отдыха. Сядь на свою кровать и отдыхай.
И она вновь принялась смотреть перед собой. Словно отключилась.
Маша поёжилась.
Но доставать Эльвиру не рискнула.
Вместо этого она тихонько открыла дверь и вышла в коридор.
Надо отыскать Мишку. Вместе они обязательно придумают, как отсюда выбраться.
Неслышно ступая в своих мягких тапочках, Маша медленно брела по коридору, заглядывая во все двери, которые могла открыть.
Это место однозначно было школой — парты, шкафы с учебными пособиями, доски… Она прошла мимо целой череды таких классов, в некоторых даже сидели дети.
Молча, сосредоточенно глядя перед собой.
Тьфу, — подумала Маша. — Какие примерные. Наверняка им за это конфетки дают.
В животе сразу забурчало, но Маша постаралась не обращать на голод внимания.
К головам некоторых детей были прикреплены провода на присосках — Маше такое тоже делали, в детдоме, когда снимали Электро-Энцефало-Грамму. Там ещё самописец должен рисовать сложную кривую…
И — да. Рядом с партами некоторых детей и впрямь стояли приставные столики с разными приборами.
Маша даже хотела подойти, чтобы рассмотреть их получше, но решила сначала всё-таки отыскать Мишку.
Живот болел. Кашей больше не пахло, пахло нагретым пластиком, мелом и опять — мочой.
Плохой запах. Тревожный.
Ни в одном из классов Мишки не обнаружилось. Хотя она заметила Ваську — надеялась, что это он.
В школе он был другим: крикливый, очень нервный, постоянно дёргал девочек за косички… Здешний Васька
