кто Цезарио?
Да какая разница, все равно – Виола! Когда она подбегала к своему герцогу – так легко, как будто летела над травой… то есть сценой… ну не двигаются так парни, почему этого никто не видит? И где были его, герцога, глаза? Он ведь тоже верил, что это Цезарио, а вовсе не Виола! Может, сбивал с толку берет? А теперь этот берет опять сбивает с мыслей, путает, зараза, потому что надо думать об Оливии, герцогу положено об Оливии! Так же как Дону – о Маринке и о Поце. А думается, что берет – точно в цвет Виолиных глаз. И эти локоны из-под него… и зачем их связывать в хвост? Совершенно лишнее.
– Здесь, государь, к услугам вашим.
Когда Цезарио склонился, сняв берет, Дон стащил шнурок с его волос. А Цезарио тряхнул головой, чтоб волосы рассыпались, и посмотрел на него – лукавыми, плутовскими глазами, и снова совершенно по-девичьи улыбнулся.
Да. Так лучше. Волосы как горячий шоколад, даже шоколаду захотелось. Но не делиться же?
– Вы подождите в стороне, – отмахнулся от всех лишних на сцене, все равно они не видят и не понимают, но посмотрел при этом на Поца и двух медведей. Так посмотрел, чтобы они точно поняли: это – мое. Моя девушка. Тронете, хоть глянете косо, убью.
А она… он? Нет, все же она. Ей не нравилась Оливия. То есть не сама Оливия, а посольство к Оливии. Она не отговаривала герцога, еще чего. Но идти туда самой? Искры в глазах, шальная улыбочка, учтивость на грани дерзости.
И – скрещенные руки, напряженная поза. Еле заметно подергивается щека.
– …она меня не примет.
Не надо, мой герцог. Что, у вас больше некого послать к Оливии? Вон, Валентина пошлите. Да хоть сами переоденьтесь, Цезарио вам и берет даст. Неужели вы не видите, что мне тошно от этой идеи?..
Женились бы вы лучше на Виоле. Виола вам понравится, она так похожа на Цезарио, мой герцог!
Герцог, разумеется, про Виолу услышал. Изобразил отеческую укоризну – сватают непонятно кого, а ему о герцогстве думать надо. Графство присоединить, например. Ну да, точно, графство, Оливия же графиня! Так что отправляйся, Цезарио, пой серенады, говори комплименты. Не герцогское это дело…
В руках у него вдруг оказалась гитара. Откуда – неважно, наверное, Филька сунула. И эту гитару надо было дать Цезарио – ему ж серенады петь.
Цезарио, Виола, гитара.
Что-то в этом было очень правильное. Настолько правильное, что Дон вдруг почувствовал себя… целым, наверное. Словно нашел что-то давным-давно потерянное.
Гитару?
Виолу?
Неважно.
Глядя вслед Цезарио, прижимающему к себе гитару, словно любимую куклу, не удержался от улыбки. Надо полагать, такой же идиотско-восторженной, как у Арийца при взгляде на Лизку. Заразился, однако.
– Отлично, – ворвался в мысли голос Фелициаты. – Вот это запомните, и у вас пока перерыв. Эрик, теперь ты. Готов? Сначала Роман тебе объяснит концепцию, а потом отдельно позанимаетесь с Леоном, выучите реплики. До следующей репетиции, хорошо?
Дон возмутился: Ариец сегодня молодец, никто и не спорит, но доверять ему Виолу? После вчерашнего?! Да скорее он Арийцу голову отвернет, превентивно…
– …да без проблем, – сказали рядом.
Вздрогнув, Дон обернулся. Киллер сидел на краю сцены, завязывал хвост и смотрел на Арийца с любопытством. Тот под его взглядом растерялся, смотрел исподлобья, виновато и неуверенно.
А помешательство прошло. Вот так вдруг. Схлынуло, оставив после себя неясную тоску, опустошенность и недоумение, что это такое нашло? Великая сила искусства, не иначе.
Ладно. К чертям помешательство, есть проблемы поважнее. К примеру, Поц. Вон как зыркает на Ромку и Арийца, даже про улыбочку забыл. Хотя нет, вспомнил: с явным трудом оторвал взгляд от нового врага, сиречь предателя и перебежчика номер два, и глянул на Дона. Тяжело, муторно глянул, можно зуб давать, сейчас встанет и тоже попросится в спектакль, только не Ромку будет спрашивать о роли, а Дона. Ромку он за фигуру не считает.
Ровно через мгновенье Поц и в самом деле встал и с независимым видом направился к сцене, где так и сидел на столе, изображающем элемент выгородки, Дон. Но первой до него добралась Филька.
– Andare al camerino, parlare [32], – тихо позвала его за сцену, поговорить.
Глава 7,
в которой говорится о глюках, зеленом берете и особенностях шекспировского театра
Зайдя в комнату за сценой, она плотно закрыла дверь и только потом, так же по-итальянски, тихо и требовательно спросила:
– Что ты видел, Дон?
Дон замялся. Конечно, Фильке он доверял. Как себе, ну да. Только некоторые вещи и себе-то доверять не хочется. И вообще, что тут скажешь? «Знаете, мадонна Феличе, мы репетировали, а потом у меня случилась галлюцинация, и я увидел Виолу»? Или, что еще хуже: «Мне кажется, что наш Киллер похож на девушку, и я на эту девушку пялюсь, как Ариец на Лизку». Нет уж, спасибо, не стоит, его глюки – это его личные глюки. И точка.
В конце концов, и так понятно, что делать: надо ее нарисовать. Всего лишь. Хочется – значит, надо. Или слепить. Но сначала все же Поц. Вот это в самом деле проблема, и не только для них с Киллером. Если Поц продолжит в том же духе, то и сама Филька не оберется проблем. Так что про Виолу он говорить не стал, хотя что-то не сказать Фильке было странно, трудно и как-то неправильно.
Выслушав про вчерашнюю засаду и сегодняшние улыбочки Поца, Филька кивнула и пообещала с Поцем поговорить. Затем несколько мгновений смотрела на Дона, словно что-то хотела спросить, и вдруг передумала.
– Надо доверять себе, Дон. Всегда. Себе, а не тому, что кажется правильным и очевидным.
Неужели сама догадалась про глюки? С нее станется. Иногда кажется, что мадонна Феличе знает все и про всех, даже то, чего люди сами про себя не знают.
Филька ему улыбнулась, получилось чем-то похоже на улыбку Виолы – глюки, брысь!
– Нарисуешь – не забудь мне показать. – Подмигнула и показала жестом на дверь, мол, свободен. И уже в зале, опередив Дона на шаг, хлопнула в ладоши и объявила, что после перерыва Орсино и Цезарио свободны.
Неожиданно радостно отреагировал Ромка. Обернулся к Дону – до того он что-то экспрессивно втолковывал Киллеру и Арийцу, – просиял, явно хотел что-то ему сказать, но его остановила Филька, подняв ладонь.
– Саша, Марат и господин режиссер остаются на последний час репетиции.
Ромка опять погас, кинул обиженный взгляд на Дона
