пристрелить. Профилактически.
Киллер согласно хмыкнул.
– Надо с Фелициатой поговорить, а, Дон? Прямо бы сегодня, а то мало ли. Мне-то плевать, сядет Поц или нет, а себя жаль, если что. И наших тоже.
Мимолетно удивившись наплевательскому отношению Киллера к негласному пацанскому правилу никогда не посвящать в свои проблемы взрослых, а особенно учителей, Дон кивнул:
– Поговорим, вот как будет перерыв, так и сразу.
Он-то сам Фильке, в отличие от всех прочих, доверял почти как себе. Почти – это значит чуть больше. И не считал это слабостью, наоборот, дополнительным резервом, потому что доверять Учителю – это правильно, а не доверять – дурь, причем обоюдная, особенно когда дело так явственно пахнет керосином.
Киллер поднял бровь.
– Перерыв?
– Сегодня мы репетируем первую и вторую пары. Литература и история. Ты пьесу-то выучил?
– Выучил, – буркнул Киллер, мрачнея на глазах. – Сговорились вы, что ли? Или я правда на девчонку похож?.. Как там у него было-то, про румяный рот и «ты словно создан женщину играть»?
– Нет, конечно, не похож, – честно ответил Дон.
На девчонку Киллер не походил никак и совершенно, даже если на него напялить юбку, все равно не поможет. Но… но вот на Цезарио, плута и мошенника – вполне. Даже более чем вполне. И это было хорошо – думать о Цезарио, шекспировских страстях и сердитой Фильке, а не гадать, какую еще подлость задумал Поц.
Филька их встретила сперва хмуро, потом присмотрелась, непонятно почему смягчилась, подмигнула Киллеру, вручила ему бархатный берет с пером и текст. А Дону просто махнула на сцену, он свою роль и так знал наизусть. Весь май и начало июня в тогда еще девятом «А» кипели страсти по Шекспиру: Филька заявила, что ставить будут «Двенадцатую ночь» и только «Двенадцатую ночь», причем мужским составом, как ставил сам Шекспир в своем «Глобусе».
Класс офигел.
Девчонки – потому что их оставили за бортом.
Парни – потому что кому-то из них светило играть Виолу, Оливию и Марию.
В ответ на дружное возмущение Филька только вздернула бровь и велела прекратить базар.
Ее внезапно поддержал Ромка. В прошлые годы он работал помощником режиссера при Фильке, а тут заявил, что раз уж актеры только мужчины, то и режиссер – тоже. То есть он, Ромка. И он знает, как это ставить.
От офигения с ним даже спорить никто не стал. А потом было поздно – сколько бы они ни ругались, сколько бы ни доказывали Ромке и Фильке, что традиции должны меняться и без девушек спектакля не получится, все было бесполезно.
Зато пока ругались – с аргументацией из истории европейского театра и пьес самого Шекспира, – Дон все выучил. И «Двенадцатую ночь», и «Короля Лира», и «Принца Датского», и до хрена всего еще.
– Берем четвертую сцену, – распорядилась Филька, исполняющая обязанности ассистента режиссера: даром что театр мужской, но без нее кипеша быть не может. – Орсино, Цезарио, готовы?
Дон кивнул, ободряюще пихнул Киллера плечом и ушел в условные кулисы, к «придворным» Сашке, Марату и Киру, а Ромка вылез на сцену и принялся объяснять мизансцену, размахивая руками и пиная мебель. Странновато было видеть Ромку в роли главного режиссера, обычно он предпочитал держаться в тени и не принимать решений, а тут нате вам, перст указующий. И что совсем непривычно – у него получалось. Молоток Ромка.
Ромка будто подслушал мысли: обернулся, посмотрел благодарно, махнул рукой еще раз и вспомнил о том, что он не только режиссер, а еще и Валентин.
Сделав фальшиво-снисходительное лицо, процедил:
– Если герцог будет и впредь оказывать вам такое благоволение, Цезарио, – дернул бровью в точности как Дон, когда желал уничтожить противника морально, – вы достигнете многого: он знает вас всего лишь три дня, и вы уже не чужой.
Такая натуральная ревность прозвучала в Ромкином голосе, что Дон даже удивился. Если бы верил, что Ромка в принципе способен ревновать, поверил бы безоговорочно. А Киллер, до того целую минуту вертевший в руках берет, вдруг хмыкнул, насмешливо заломил бровь…
– Вы боитесь либо его изменчивости, либо моего нерадения, если ставите под вопрос длительность его любви. Что, он непостоянен в своем благоволении?
И нахально улыбнулся. Вот же павлин-провокатор! Настоящий Цезарио!
Отбрил Валентина, услышал наконец, что про него спрашивают, разулыбался и поспешил на зов, впопыхах сперва натянув берет – задом наперед! – а потом, спохватившись, торопливо его стащил.
Внимательно выслушал все, что ему изволил сказать герцог, – мрачнея с каждым словом, – и вежливо попытался отбрыкаться от роли свахи, приводя в оправдание неприступность Оливии, собственную некомпетентность в вопросе сватовства и плохие приметы. Потом уставился на герцога с явной надеждой, мол, может, я все-таки не пойду, а?..
Но Дон был непреклонен. И заодно его поддразнил: ах, Цезарио, у тебя такие губки, такой голосок, беги, короче, исполняй мое благородное повеление. Ну и чтобы наглый мальчишка не держал его совсем уж за идиота, а то знаем мы, как вы умеете прогулять, а потом сказки рассказывать, отправил с ним всю свиту. Для пущей надежности. Но – с возвышенно-придурковатым видом, пристойным пылкому влюбленному.
Цезарио выдал пламенную, но сквозь зубы благодарность и добавил в сторону:
– Мне нелегко тебе жену добыть: ведь я сама хотела б ею быть!
Дон это тоже читал. И не один раз. И все это время не мог понять, ну как так: герцог же сугубо натуральной ориентации, вот же такая романтичная история с Оливией. Как он мог запасть на Цезарио-то? Он же не знал, что это девушка! До хрипоты спорили об этом с Ромкой и Филькой – когда выяснилось, что чокнутого Орсино играть ему. Нет, конечно, чисто по приколу он и не такое сыграет, хоть вороватого андалузского цыгана Эсмеральдо, но чтобы всерьез? Не смешите мои тапочки!
Ромка тоже спорил до хрипоты, доказывал, что на самом деле и не такое возможно, и что в те темные века герцоги как только не дурили, а тут же – очаровательный мальчишка, который во все это играет, как в оловянных солдатиков, и провоцирует герцога со страшной силой, как не купиться? И вообще, он все равно в Цезарио видит девушку… почему? Да потому! Шекспиру виднее, не спорь!
От такой Ромкиной наглости и напора Дон охреневал, ржал и над ним, и над Орсино, и над Филькой, которая этот бред собачий собралась выставлять не куда-нибудь на авангардную тусню, а на федеральный, – нет, вы только вдумайтесь! – на федеральный школьный фестиваль!
Шекспир. Мальчики играют девочек. И он, Дон-солнце, – двинутый герцог, запавший на мальчишку.
