class="p1">Бред.
Чтобы Дон – и на мальчишку? У него-то с ориентацией все в полном порядке!
А тут…
Тут Дон вдруг начал понимать шекспировского Орсино. Потому что Цезарио, когда говорил про Виолу, как-то совсем по-особенному улыбнулся, чуть повернул голову, к заглядывающему в окно солнцу, склонил ее набок… Резко захотелось протереть глаза. Где Киллер? Вот же она, девчонка. Виола. В джинсах Киллера, в его же толстом свитере и зеленом берете Цезарио, но какая разница? Все равно, вот же: шоколадные кудри – надо же, выяснилось на ярком солнце, что шоколадные они, а не непонятно-темные! – зеленые лукавые глазищи, характерно девичий наклон головы, мягкая мечтательная улыбка… и голос. Чистый такой, певучий голос. А пластика? Настоящая девичья пластика, как Киллеру удается? Его бы вот так нарисовать, нет, лучше раздеть, чтобы видеть, как двигаются мышцы под кожей, и рисовать. Ужасно интересно, что бы получилось на бумаге, или – да, точно! – в глине. Его надо лепить…
– Дон, ау! – Ромка похлопал его по плечу. – Отлично, конец сцены просто зашибенно, только не так долго!
Он еще что-то говорил о том, что Дон гений, прирожденный артист, и влюбленный герцог из него – не герцог, а конфетка, я и не думал, что ты способен сделать настолько вдохновенно-идиотскую морду, запомни, это же то самое!..
Дон не слушал, очарованный новой идеей.
– Да понял я, понял, – отмахнулся он, и Ромка бросился тыкать придворных, в «не там стояли, не туда ходили, кирпич башка упадет!».
Окинув взглядом зал, Дон вернулся к Цезарио-Виоле. Сейчас смотреть на нее хотелось все время, смотреть, трогать и разобрать на винтики, чтобы понять, как оно устроено, и слепить такое же. Ну ладно, не разобрать, просто – смотреть и трогать, и лепить, и рисовать… Да черт же! Как не вовремя его посетила муза!
Девушка в зеленом берете потянулась, запрокинув голову, содрала берет и снова стала Киллером. Он подошел к Дону и затрещал, что вроде как поймал образ, интересный образ, кстати. Ромка – молодец! Эй, Ром? Слышишь?
Поднял вверх большой палец.
Ромка услышал. Посмотрел на Дона, помрачнел, мазнул злым взглядом по Киллеру…
Дон не успел даже подумать, что за муха укусила Ромку, как Киллер перед ним замер. Сузил глаза, раздул ноздри и показал взглядом на дверь.
Туда же устремились и взгляды всех остальных. И разговоры вмиг стихли.
Черт! Что там?
Дон обернулся.
И увидел входящих в актовый зал бешек с Поцем во главе. Рожа у фюрера была по-прежнему перекошена подобием улыбки, но только слепой олигофрен усомнился бы в том, что, будь у Поца возможность, он бы свернул шею и Дону, и Киллеру, и Киру с Ромкой, и своему же Витьку.
Атмосфера похолодела разом градусов на десять. Все музы, которые витали и подзуживали, разом заткнулись.
Одна Филька, по обыкновению, ничего в упор не замечала и всем то же советовала.
– Вот отлично! – обрадовалась она пополнению. – Так, вы пока в зал, а вы – на сцену, нам нужны еще придворные в свиту Орсино. И у нас все еще нет Оливии, кто хочет эту роль?
Бешки запереглядывались, замялись. Шутка ли, поцанам предложили играть девчонок!
Почти тут же поднялась рука, как на уроке.
Ариец. И выражение на морде – чистая Жанна Д`Арк перед сожжением на костре.
– Можно я?
Дону захотелось протереть глаза. Штандартенфюрер – Оливией, добровольно?! С ума сошел. Поц и Димоно-Колян тоже не поняли юмора: их верный соратник вызвался надеть юбку?! Такого не бывает. А раз не поняли и не поверили – заржали. Негромко, сегодня они вообще были тихие, как гадюки под колодой, и не менее гадюк приятные взгляду. А Ариец, вместо того чтобы воспользоваться возможностью для отступления и заржать вместе со своим фюрером, шагнул вперед и просительно поглядел на Фильку.
– Конечно, Эрик! – Филька просияла и протянула экземпляр текста. – Пока мы занимаемся четвертой сценой, прочитай пьесу.
Атмосфера в зале похолодела еще на пяток градусов, запахло вьюгой и Валгаллой. Рожа Поца перекосилась окончательно.
И словно его кривым отражением заледенел Ромка.
– Эрик отлично сыграет Валентина. А Оливию возьму я.
Все дружно уставились на него. На лице Арийца отчетливо прочиталось облегчение, на роже Поца – растерянность. Одна Филька посуровела.
– Нет. Рома, ты режиссер. Тебе нельзя отвлекаться на главную роль.
– Я справлюсь, Фелициата Казимировна! – в голосе Ромки послышались просительные нотки. – Роль не помешает режиссуре, к тому же Эрик… – Он смерил Арийца взглядом, явно намекая, что из него Оливия – что из коровы балерина. – Эрик слишком высокий.
Филька покачала головой, отметая все возражения.
– Рост не имеет значения, Рома. Итак, Эрик будет играть Оливию…
Ромка погас, даже плечи опустил и стал совсем не похож на Великого Режиссера. Странно. Далась ему эта Оливия! Весной, когда распределяли роли, вообще хотел Виолу-Цезарио взять, но тогда решили ее отдать Ахмету, а Оливию – Волку. Оба пролетели с экзаменами летом, а осенью роли и не обсуждали.
Филька трижды хлопнула в ладоши и велела продолжать репетицию. Снова – Цезарио, Орсино, придворные.
С придворными проблем не оказалось. Особенно с Валентином. Ромка на этот раз выдал не только ревность, но и старательно скрытую вражду. Такой получился Валентин – прям сахарный пончик с повидлом. Из волчьей ягоды. Дона аж передернуло, и подумалось – вот талантище, так вжиться в роль! Редкостной души сволочь вышла!
Цезарио на провокацию не поддался, отшутился…
И тут проблема случилась у герцога.
Даже не проблема, а помешательство. Позабыв про Ромку, про Поца и про все на свете, он говорил положенные Орсино реплики, но изображать ненормального ему уже не пришлось – ни к чему изображать то, что и так есть.
Такое помешательство с Доном случалось иногда в приступе вдохновения, когда он видел… ну да, именно видел. Совершенно не то, что все остальные, но точно знал, что видит правильно. Вот и сейчас – он видел. А все остальные – ослепли и оглохли, а может, отупели, потому что не видели того, что не увидеть невозможно! Взять хоть улыбку Цезарио, когда он улыбался Валентину: на его щеках появлялись ямочки, и сами щеки были гладкими и нежными. А ведь они все уже бреются, большинство не первый год. А Цезарио… то есть Киллер, сегодня с утра не брился, некогда им было, а никакой щетины, совершенно же! У Дона – есть, колется. И Маринка на него, небритого, фыркает и не хочет целоваться, а Виола бы захотела? Ей нравится?.. Черт, не ей, ему же! Цезарио, Киллер, Леон…
– Видал ли
