снял ботинки — Антигона только что помыла полы — и в одних носках пошел в гостевую спальню.
— САШХЕН! — рёв девчонки разнёсся по всему дому, даже стёкла задрожали.
Я недоумевающе оглянулся.
Упс… Забыл, что в ботинки тоже натекло. Теперь на наборном паркетном полу художественно пламенели багровые отпечатки ног.
— Прости, родная. Я как-то не подумал, — я виновато посмотрел на Антигону. Руки у неё ещё были влажные, розовые — видать, только закончила уборку. — Сейчас я всё уберу.
— Стой на месте, — приказала она. — Ты что, ранен? Где болит? Как ты себя чувствуешь?
Как шашлык, — хотел сказать я. Но вовремя прикусил язык. В растрёпанных чувствах Антигона шуток не приемлет.
— Всё хорошо, — сказал я вместо этого. — Мне совсем не больно.
— Не больно? — она хмуро заглянула мне в лицо. — Ты когда питался последний раз, горе моё?
— Не… не помню.
В последний раз я питался сегодня утром. Когда Алекс отворил для меня вену… Но я скорее откушу себе язык, чем признаюсь в этом Антигоне.
— Марш, — она толкнула меня в спину. — Термос в холодильнике.
Я посчитал за благо подчиниться. Не нужно её сейчас злить.
— Стой. Тапки надень.
Мне под ноги шлёпнулись кожаные тапочки без задников.
— Спасибо.
Я пошлёпал на кухню.
Достал из холодильника серебряный термос, и обжигая губы, приложился к горлышку…
Почему ты не пьёшь из чашки? — как-то спросила Антигона. — Ведь тебе же больно.
Потому что это не должно приносить удовольствие, — хотел сказать я. — Потому что всякий раз, как мне приходится пить кровь, я чувствую себя подонком.
Мне и должно быть больно.
Но я ей тогда ничего не сказал. И вообще: чем дольше я остаюсь не-мёртвым, тем меньше мне хочется об этом говорить с кем бы то ни было. Включая шефа.
Свиная кровь скатилась по горлу, смывая неприятный привкус болота, горечь разочарования, злость…
По телу прошла волна нестерпимой боли… И схлынула. За ней пришла волна эйфории — тело вновь почувствовало себя живым, и радовалось этому событию каждой клеточкой, каждым нейроном. Тут же дали о себе знать гормончики…
Адреналин, вазопрессин — хлынули в кровь, побуждая мозг действовать.
И я стал действовать.
Вернулся в гостевую комнату, содрал с кровати одеяло, из шкафа достал ещё одно, добавил несколько полотенец… Вернулся на кухню и принялся бросать из холодильника в пакет колбасу, сыр, какие-то огурцы в банке, кильку в томате…
Поразмыслил и выложил кильку обратно — её же нечем будет открыть. А давать парням нож, пускай даже консервный, я не собирался. Во избежание.
Напоследок я прихватил пятилитровую бутыль с водой.
С туалетом придётся потерпеть, — пробормотал я про себя. — Выведу на прогулку, но попозже.
— Сашхен, что за дела? — вопросила Антигона, появляясь в дверях кухни. — Мальбрук в поход собрался?
— К погребу близко не подходи, — буркнул я в ответ и протиснувшись мимо неё, потопал к чёрному ходу.
Мы с Алексом редко им пользовались, предпочитая обходить дом через сад. Но с тех пор, как рядом появилась лишняя пара чрезмерно любопытных детских глаз, я старался не отсвечивать.
Когда я подошел к будке, Алекс задумчиво осматривал два продолговатых чёрных мешка, туго перетянутых скотчем.
Услышав шаги, он поднял взгляд на меня, а потом перевёл глаза на ворох одеял у меня подмышкой.
— Издержки различий менталитета, — пояснил я, указав подбородком на тела.
— А сие? — кратко вопросил шеф, имея в виду одеяла и продукты.
— Они всё рассказали, — я отодвинул засов и приоткрыл дверь. — Я обещал им защиту.
Внеся внутрь всё, что прихватил с собой, я вновь задвинул засов, а потом закрыл и замок. Так, на всякий случай.
Подхватил тела в мешках и потащил их к Хаммеру.
— Не то, чтобы я был против твоей внезапно возросшей самостоятельности, — идя следом за мной, шеф философствовал саркастическим тоном. — Но был бы признателен, если бы ты держал меня в курсе.
Я уже поместил тела в багажник и проверял, чтобы дверь его случайно не открылась на ухабе.
— Поеду, проверю показания подзащитных, — буркнул я, усаживаясь за руль.
— Ммм… Меня не хочешь пригласить? — подчёркнуто вежливо осведомился шеф. Я его понимал: эмоции Алекса я сейчас чувствовал, как свои собственные.
— И оставить периметр без присмотра? — спросил я в ответ и завёл двигатель.
Он поймёт. Должен понять.
Наш дом — наша крепость, так? Нельзя бросать Антигону одну. Когда мы перешли на военное положение, она наотрез отказалась уходить — тоже не хотела покидать крепость.
У Амальтеи с Афиной были свои квартирки, и они каждый вечер послушно исчезали, чтобы появиться к десяти утра, оживив своим присутствием наше сонное царство…
Шучу. Забыл уже, когда спал в последний раз до десяти. Или до шести, если уж на то пошло.
Антигона, как шеф ни возражал, въехала в спальню на первом этаже. И вот сейчас, когда внезапно всё осложнилось, её ни в коем случае нельзя оставлять одну.
И в то же время я понимал, что моё поведение — чистой воды бунт. Мне просто нужно доказать — себе и другим — что я могу действовать самостоятельно. Что я могу обойтись без шефа, невзирая на нашу с ним связь через Метку.
Когда я выруливал из ворот, Алекс стоял у крыльца: в чёрном сюртуке, в белой, с пеной кружев, рубашке, задумчиво постукивая по голенищу сапога охотничьим хлыстиком.
Со второй попытки Маша спустилась вниз без происшествий.
Когда лестница кончилась, она оказалась в таком же коридоре, что и наверху, только голом. Никаких ковровых дорожек, никаких штор. Только тусклая, местами облупленная серая краска на стенах и бетонный пол.
И тишина.
Маша готова была пожертвовать ценный коренной зуб: на этаже не было ни одной живой души.
Это очень странно, — думала она, неслышно ступая мягкими тапочками по холодному, слегка пыльному бетону.
Вот у нас в детдоме была цельная куча взрослых.
Повара, судомойки, технички, грузчики — они привозили продукты в огромных ящиках. Сантехник дядя Валера, сторожиха тётя Геля… И это не считая учителей, завучей, воспитателей и нянечек.
Иногда казалось, что в детдоме взрослых больше, чем самих детей.
Кто всем этим управляет? — гадала Маша.
В детдоме всем управлял завхоз Мокий Парфёныч — да-да-да, его боялась даже директриса.
Маша сама видела, как важная, словно цапля на болоте, Альбина Фёдоровна кивала и соглашалась с грозным завхозом.
— Будет сделано, Мокий Парфёныч, — говорила она. — Я лично прослежу. Это больше не повторится… — и голос её при этом становился сладким, как варенье.
Не может быть, чтобы за детьми никто не следил, — думала Маша. — Детей нельзя оставлять без присмотра — широко известный факт.
Впрочем, сама Маша была твёрдо убеждена: если бы взрослые не путались под ногами и не мешали своими приставучими требованиями, дети бы им показали.
А потом можно было бы заняться по-настоящему интересными вещами.
И вдруг Маша заметила приоткрытую дверь.
Из-под двери в коридор пробивалась ярко-желтая щелочка, словно там, внутри, горел более яркий свет.
Маша подошла к двери и безбоязненно распахнула её во всю ширь. И тут же отпрянула: в комнате были две тётеньки!
А ведь ещё пару минут назад Маша готова была отдать коренной зуб… Девочка невольно прикоснулась к щеке и порадовалась, что ни с кем не поспорила.
Тётеньки сидели к ней спиной. Одна следила за громадной стиральной машиной — Маша видела такие в химчистке, когда ходила с тёткой сдавать залитое чернилами из авторучки одеяло… Нет, тётка даже не ругалась. Да и вышло всё случайно — кто ж знал, что это не обычная шариковая ручка, а «под старину» — Маша слыхала, что раньше все дети писали чернилами.
Решила посмотреть, какие они внутри, вот чернила и вылились.
Стало грустно.
Неожиданно Маша поняла, что скучает по тётке. В общем и целом, она была не так уж и плоха. Не ругалась, не краснела лицом, как училка Чушка в новой школе… Не жадничала.
А что глуповата — так это дело поправимое. Все знают: если приложить усилия, взрослого можно очень даже неплохо надрессировать.
Да-да-да, она сама видела. В цирке.
Там был усатый дяденька, который стоял в центре арены
