королевским псам. Нет уж! Надо что-то делать! Только что? У Настены даже свидетельства о рождении нет! Магистр сейчас придет в себя от моего шустрого побега и начнет выяснять, где я живу, чей это ребенок и нельзя ли его взять в ученики или под опеку. Как защитить эту крошку?
Когда к телеге вернулся Петр, я уже накрутила себя до нервной дрожи. Кинулась к нему, схватила за рубаху и потянула к телеге:
– Быстро домой! По дороге расскажу, что случилось!
Парень сунул в солому корзину с покупками и взялся за вожжи. Молча выехали из города, молча тряслись по дороге. Когда въехали в Кузякино, я велела свернуть к моему дому сзади – чтобы нас не видели. Марыську оставила таскать корзинки и свертки, а Петра потянула в баню:
– Надо поговорить!
Там ему и рассказала, как мы сходили в школу и провели испытания. И что ему грозит, как только магистр проболтается.
– Что же делать? – Петр вскочил, ероша волосы на затылке.
– Ты готов им Настену отдать?
– Нет! Она же моя! Я ее нашел!
– Ты один, матерью записать некого, скажут, что будущую магессу нельзя растить в таких условиях, и заберут, – уверенно сказала я.
– Нет, я не отдам!
– Заколдуют и заберут, – возразила я. – Но можно кое-что сделать!
– Что? Госпожа ведьма, помогите!
– Ты можешь жениться. Если твоя жена будет магом, магически одаренного ребенка просто так забрать из семьи не смогут.
Парень сник. Я продолжила:
– У Марыськи тоже есть способности, я бы хотела вырастить из нее замену для себя. Только мне сироту не отдадут, пока я не замужем… Поможем друг другу?
На мое удивление, Петр понял сразу.
– Нам нужно пожениться? – вскинулся он.
– И чем скорее, тем лучше! – ответила я со вздохом.
– Я готов!
– Фиктивный брак, чтобы удочерить девочек, – напомнила я. – Без гуляния и свадьбы. Беги к старосте, договаривайся, чтобы все устроил прямо сейчас. Я пока ужин соберу.
Петр кивнул, и… только калитка захлопала. Вот уж не ждала от парня такого энтузиазма!
Торопиться я не стала – ополоснула взопревшую на жаре да в пеленках Настену, завернула ее в полотенце и понесла в дом. Марыська уже перетаскала все, даже овчины по одной умудрилась, и хлопотала возле печи, собираясь приготовить ужин на скорую руку.
– Готовь побольше, – сказала я, – сейчас староста придет.
– Староста? – удивилась девчонка, но сковороду взяла побольше.
– Хочешь стать моей дочерью? – спросила я, устраивая младенца в корзинке. Молоко у нас кончилось, придется лезть в погреб и греть.
– Госпожа ведьма! – у Марыськи потерялись все слова, а глаза стали просто огромными.
– Да, талант у тебя есть, чтобы не пропал, приму в дочери и помогу в учебе. А там, глядишь, станешь толковой врачевательницей, сама решишь, как дальше жить!
Девчонка кинулась меня обнимать, и мы чуть не проворонили сигнал от калитки. Пришлось мне бежать встречать гостя.
Староста вошел степенно. Уж не знаю, что ему Петр сказал, но Фрол принес с собой ящик с бумагами и печатями. Мы усадили старосту за стол и попросили провести церемонию без задержек, мол, лето, пора горячая, надо за травами ехать, и вообще – хозяйство горит. Старик покивал, подозрительно щурясь, но произнес все положенные слова и заполнил свидетельство о браке. Мы расписались – причем Петр кормил Настену, а я крутилась у печи. Староста шлепнул печать и вынул два других магически переливающихся листа. На одном написал свидетельство о рождении Настасьи Петровны Огородиной. Во второй лист вписал нас как приемных родителей Приваловой Марии Васильевны. Шлепнул печати, официально поздравил и получил пошлину – по три серебряных монеты за бумагу. Потом сунул документы в специальный тубус – и вынул уже вместе с копиями. Копии вшил в толстенную амбарную книгу – королевский реестр рождений и смертей, и убрал все обратно в ларец. Я же, получив бумаги, тоже сделала копии, а оригиналы унесла в свою спальню и припрятала в сундук.
– Ну Петр, с законным браком тебя! – староста поднял рюмочку с настойкой, которую я вынула из запасов Мелузины. – Жить-то здесь будешь или к матери жену приведешь?
Петр помолчал, что-то себе подумал и ответил:
– Жить тут буду, но от матери отделюсь. Свой дом построю!
– Доброе дело! – староста обрадовался. – Где строить хочешь?
– Да вот…
Мужики принялись обсуждать выбор места для будущей усадьбы, а мы с Марыськой унесли Настену в комнату – укладывать на ночь. Потом утомленная долгим днем девчонка залезла на полати и засопела. Я вышла в кухню и увидела, что довольный староста прячет в мешок карту Кузякино.
– Договорились?
– Договорились, – кивнул мне Петр.
Я, зевая, поблагодарила старосту за быстрое оформление бумаг и проводила до калитки. Петр никуда не ушел. Когда я вернулась в дом, он неловко оглядывался, не зная, куда себя деть. Я отвела его в комнату и уложила на лавке для выздоравливающих. Пока и тут сойдет, завтра что-нибудь еще придумаем.
Утром меня разбудило мяуканье. Я поморщилась, кое-как сползла с кровати, вышла в кухню, чтобы умыться, и наткнулась на… мужа. Петр сидел на лавке – растрепанный, в неподпоясанной рубахе, и покачивал Настену, пока Марыська, зевая, грела в горшке с горячей водой молоко.
– Доброе утро! – я сладко зевнула. – Петр, тебе бы за одеждой к матери сходить, да и вообще сказать ей, что ты переезжаешь. Только… – я подошла к полке, сняла сундучок с готовыми оберегами и навесила семь штук на шею опешившему парню. – Вот так! И пока ситуация с девочками не разрешится, по улице просто так не ходи!
Петр вскинулся, а я строго сказала:
– Самый просто способ сейчас отобрать у нас Настену – сделать ее сиротой!
Парень молча кивнул, но я заметила, как он подобрался.
Детей накормили, сами поели, и Петр ушел.
Пока Марыська мыла посуду, я качала Настену и рассказывала новоприобретенной дочери о магических силах, которые у нее вот-вот должны проявиться.
– А мальчишки тоже какого-то особенного дня ждут? – задала Марыська логичный вопрос, узнав, что учиться колдовать и ворожить мы будем только после прихода первой крови.
– Не ждут, но раньше тринадцати-пятнадцати лет их в учение не берут. Сила себя не проявляет.
Марыська вздохнула, ставя на полку последнюю миску, и тут с улицы раздался шум, а сигнал калитки буквально завыл. Я сунула младенца помощнице и кинулась к воротцам. По улице бежал Петр, бережно прижимая к себе крынку с молоком, а за ним неслась его маменька с ухватом наперевес!
Калитка же тряслась от того, что возле нее
