Потусторонним вход воспрещён - Екатерина Ландер

— Вы часто ходите куда-нибудь всей семьей? Торговые центры, парки, кино, прогулки?

— Не сказать, чтоб часто.

— А что нравится Василисе? В какие игры она играет дома? Может быть, ей особенно симпатичен определенный персонаж из детской книжки или мультфильма?

— Я не знаю. Извините. — Он пристыженно пожал плечами.

— Поняла. Район относительно новый, вы давно здесь живете?

— Понимаете, мы только неделю назад переехали из Самары, меня перевели по работе. Новая должность. Это было очень быстрое решение.

— Понимаю. Как дети отреагировали на переезд? Волновались или восприняли с энтузиазмом?

— Младшая, мне кажется, вообще не переживала.

— А старшая?

Я тихонько постучала по дверному косяку: мол, можно войти? И смутилась — вышло глупо.

Девушка бодро развернулась навстречу, подняла голову. Она была подвижная, как ртуть, маленькая и крепкая. Курносая, со светлыми, непослушно торчащими в разные стороны волосами. Белесый ежик ресниц топорщился, точно льдистые иголки. Бледные, почти невидимые брови вразлет вскинулись.

— Маргарита? Очень рада тебя видеть. Садись, пожалуйста. Ты не против, если я задам тебе несколько вопросов о сестре?

— Можно просто Марго, — ответила я разом на все.

— Меня зовут Катя, я координатор волонтеров.

— Я знаю, — негромко сказала я, устраиваясь на краешке дивана. Папа и волонтер оказались по разные стороны от меня.

От Кати ощущалось тепло и мягкая, но настойчивая добрая сила, отчетливо заметная, несмотря на внешнюю холодность. Я разглядела на куртке девушки круглый шеврон — раздвоенная лиса, бегущая на задних лапах: одна часть на восток, другая — на запад. И путеводную сияющую звезду над ней. Под шевроном было вышито: «Ирбис».

Позывной?

Волонтер сложила ладони на коленях и выпрямилась:

— Василиса — капризный ребенок, на твой взгляд?

Я мельком глянула на папу. От Кати не ускользнуло мое движение.

— Давай представим, будто мы здесь вдвоем. Я спрашиваю не из простого любопытства, мне поможет только правдивый ответ.

— Она, ну… — Я задумалась, не зная, как подобрать слова. — Она хнычет, пока все не станет как ей хочется.

Катя удовлетворенно кивнула:

— Вы ссорились с ней вчера утром или, может, перед сборами на прогулку?

— Я сказала ей идти собираться самостоятельно, потому что только вернулась с работы и хотела отдохнуть, а не одевать ее.

— Хорошо. — Ноготки девушки, короткие, покрытые прозрачным лаком, простучали по клавиатуре. — Ты сама вызываешься гулять с сестрой или это настояние родителей?

— Мама попросила. У нее были другие дела… по работе.

— Ты никогда не говорила сестре сгоряча, чтобы она отстала от тебя, ушла, исчезла?

— Глупость какая! — взвизгнула мама. Я вздрогнула и обернулась. Она стояла в дверях. — Зачем вообще такие вопросы?

Катя медленно подняла голову:

— Потому что иногда подростки и хотят рассказать, но стесняются или боятся, что их слова не воспримут всерьез. Или что им попадет за их реальные чувства.

— Она уже все рассказала, — твердо заявила мама и сжала в пальцах подол платья. — Моя дочь любит свою сестру!

— Я так и думаю, — заверила волонтер. — Но при уточнениях иногда всплывают важные подробности, которые мы не можем игнорировать.

В глазах у нее плескался Северный Ледовитый океан, и под холодом ее взгляда мама сникла:

— Я понимаю, вам виднее. Извините.

— Мы хотим помочь вам. Если звучит вопрос, то это не попытка уличить вас в плохом воспитании детей или как-либо задеть. Сплетнями занимаются на Первом канале. Мы ищем людей. — Она умолкла. — Пока, думаю, на этом и правда закончим. Спасибо.

Меня обуяла смесь стыда, робости и восхищения перед этой девушкой. Я едва не ляпнула: «Моя сестра вылетела из окна, подхваченная ветром. Ее похитили Духи города!» На несколько мгновений мне и правда показалось, что Катя поняла бы, о чем я. Или, во всяком случае, поверила бы мне.

— Как мы можем вам помочь? — вмешалась мама, виновато улыбаясь.

— Сведениями, — сказала волонтер. — Попытайтесь вспомнить важные подробности, которые помогут нам в поисках вашего ребенка. И позвоните. Номер горячей линии я вам написала. Думаю, на этом пока закончим.

Она подхватила с пола рюкзак и встала. Мама поспешила проводить гостью. В коридоре Катя обернулась, что-то вспомнив, и щелкнула пальцами:

— Ориентировки сами клеить будете?

— А что это? — растерялась мама.

— Листовки с фотографией и данными ребенка, на которые вы давали согласие нашему прозвонщику. Их нужно расклеить по району.

— Я заберу, — подпрыгнула я. — И расклею сегодня.

— Славно, — кивнула Катя. — Пойдем.

Нацепив кроссовки, я выскочила следом.

— Извините моих родителей… Если они вас обидели, — сказала я, пока мы ждали лифт. В шахте опять тяжело бухало, звякало и всяческими звуками отбивало охоту ехать в этой кабине самоубийц с двадцатого этажа.

Девушка встрепенулась и очень внимательно, даже пристально посмотрела на меня:

— С чего ты взяла?

Я засмущалась и потупила взгляд. Но мама всегда говорила: раз начала, заканчивай.

— Просто она, ну… Такой человек. Желает казаться идеальной. И что семья у нее идеальная.

Я замолчала, прикусив язык от внезапного откровения. Раньше не позволяла себе произносить вслух такие смелые вещи, но теперь поймала себя на желании уязвить маму за недоверие в коридоре. Хотя бы за глаза.

Координатор хохотнула.

— А похоже! — Она заговорщицки шепнула мне: — Знаешь, что твоя мама сделала, когда мы зашли в квартиру и она увидела пыль в прихожей? Помыла полы. Тут же! Даже куртки не сняла.

— Очень в ее стиле, — тихо сказала я. Мне больше не хотелось обсуждать семью с посторонним человеком. Казалось, таким образом я поступаю неправильно. Почти предаю родных.

— К сожалению, дети пропадают даже из самых идеальных семей.

— Вы же найдете ее, если…

«Если я не смогу», — закончила я мысленно.

— А ты хочешь? — серьезно спросила Катя.

Я с недоумение воззрилась на нее.

— Я имею в виду: ты правда любишь сестру или хочешь, чтобы все поскорей стало прежним? Извини за нескромный вопрос.

Я уже было открыла рот, собираясь выпалить гневное «Конечно, люблю!», но осеклась. Прислушалась к себе. Я была в возрасте Лиски, когда она появилась на свет: страшный, сморщенный комочек, орущий по ночам и мешающий спать. Тогда мы еще жили в Самаре, в старенькой тесной квартире. От плача сестры дрожали стены. Я слышала ее даже сквозь толстую подушку, которой накрывала голову, силясь уснуть. Папа сутками пропадал на работе, беря дополнительные смены, потому что детское питание и подгузники стали сжирать приличную сумму от зарплаты. Мама сонной тенью шарахалась по дому.

Какие там игры со мной, веселые сказки и походы на аттракционы и в кино. Иногда мама поесть спокойно не могла — из комнаты доносился неустанный крик. Тогда мне казалось: стоит вырасти, и я никогда не заведу детей. И спроси кто, хочется ли мне, чтобы сестра исчезла из нашей жизни, я бы без промедления сказала «да» и даже не пожалела об эгоизме.

Дети не умеют лгать и притворяться «как правильно». Оттого они более жестоки, чем взрослые. Врать мы учимся позже.

— А может ли быть как прежде? — спросила я. — Мама ее сначала в объятиях задушит, а потом ни на шаг от себя не отпустит. А когда устанет, есть же я… Хотя нет, со мной Василиску вряд ли теперь оставят.

Волонтер смотрела на меня сверху вниз и грустно улыбалась:

— Узнаю себя. Мы с сестрой только после двадцати лет начали нормально общаться. До этого готовы были по миллиметру все разделить, лишь бы никому не досталось больше: конфеты, комнаты, маминой любви. Хотела сказать тебе просто…

Я затаила дыхание. Проницательный, скребущий, точно кошачья лапка, взгляд Кати проникал в самую душу. Попробуй спрячься от такого.

— Не бери на себя больше ответственности, чем уже взяла. И вины больше, чем можешь простить. Знаешь, не находить всегда очень тяжело. Ты постоянно прогоняешь свои действия в голове, думаешь, где ошибся, где неправильно поставил задачу, чего не учел, как мог поступить иначе. Ответственность, перерастающая в бесконтрольное чувство вины, как раковая опухоль. Она убьет тебя изнутри.

Я думала о ее словах, когда мы вышли из подъезда. Возле дорожки был припаркован огромный черный джип. Катя открыла