Хозяин) поставил следить за внутренним порядком. Это были откровенные мрази с напрочь снесенной от власти крышей. Их боялись даже воспитатели и учителя, особенно после того, как в туалете нашли с проломленной башкой старика-завхоза. Завхоз бы известен воровством и наглостью. Жалко его не было, но персонал теперь не совался в разборки между воспитанниками. А Хозяин не совался в них изначально. Сперва он крал продукты, потом стал воровать спонсорскую помощь. Единственное чего он требовал от своей кодлы – «делайте что хотите, но тихо». И кодла делала.
Пять лет насыщенной жизни в интернате тянулись как кровавые сопли. Где-то за кирпичным забором бушевала большая жизнь, разваливалась страна, росли цены, нищали люди. Все это проходило мимо Савелия. Его заботила исключительно собственная шкура, уже неоднократно потрепанная и продырявленная. Но по мере того, как шел вразнос внешний мир, опасность для шкуры увеличивалась.
Хозяйская кодла наглела все больше. Выгоняли малышню на вокзал побираться, вымогали деньги, насиловали девчонок, продавали их клиентам. Принадлежать к кодле было выгодно. Вокруг изначальных паханов стали собираться шестерки, потом появились шестерки шестерок. По ночам они устраивали шумные попойки с разбавленным спиртом и групповухами. Тем, кто не принадлежал к касте избранных, оставалось только прятаться. Денег кодле вечно не хватало, малышне на вокзале подавали мало, девки были в основном страшные и много тоже не приносили. Единственную красавицу пустили по кругу какие-то кавказцы, затрахали до полусмерти, после чего Хозяину пришлось устраивать ее в психушку. В конце концов до кого-то очень продвинутого дошло, что проституция бывает не только женской, и с тех пор у кирпичного забора стали появляться извращенцы. «Веселые сосенки» среди знатоков и гурманов нестандартного секса пользовались все большей популярностью. Кто-то вешался, кто-то прыгал с третьего этажа, одну из старшеклассниц нашли в канаве с отрезанными грудями, вспоротым животом и вытащенными яичниками. Приезжала ленивая милиция, составляла протоколы.
Савелию пока не приходилось участвовать в трудовой деятельности. Он лишь отдавал мелкие деньги, которые посылали ему некоторые не окончательно позабывшие совесть родственники. Но однажды ночью его разбудил удар в нос, чьи-то руки рывком стащили его с кровати, толкнули в темный коридор. Потом приложили лбом об угол для острастки, чтобы не махал руками. Повели по коридору, освещая путь фонариком. Пинками спустили в подвал.
В подсобке, заваленной по углам строительным мусором, качалась подвешенная к низкому потолку голая лампочка и сидели, развалясь, на диване трое паханов. Пахан Горилла, пахан Керзон и пахан Буча. На ящике перед ними стояла большая бутыль спирта и дымилась пепельница. Сладковато воняло чем-то незнакомым.
Пахан Буча отложил в сторону опасную бритву, которой подрезал ногти, и сфокусировал осоловелый взгляд на Савелии.
- А где остальные?
- Ща, - ответил держащий Савелия шестерка. Споро ударил под коленные чашечки. Савелий повалился на пол.
- Свяжи, чтоб не бегал, - пыхнул косяком Горилла.
Савелий покорно наблюдал, как шестерка обматывает его ноги и руки веревками.
- Живо за остальными.
Шестерка исчез, а Горилла встал, пошатываясь.
- Ну что, доходяга. Пора и тебе поработать на благо нашего общества.
- Кем?
Керзон визгливо захохотал.
- Кем! Кем! Гхы-гхы!.. Кем!
Горилла обошел вокруг, разглядывая Савелия со всех сторон.
- Ну, я даже не знаю… Жопа у тебя худая, навряд ли кого заинтересует. Грузчик из тебя не получится, сдохнешь быстро. Попрошайкой – слишком старый… Так что придется тебя немного модернизировать.
Сверху послышался мелкий топот, и шестерка втолкнул в подсобку двух малолетних пацанов. На вид – первоклассников.
- Вот, - сказал. – Доставил.
- Молодец, Ряпа. В жопу можешь больше не давать. Неделю. Пшел.
Шестерка испарился.
- Давай с этих начнем, - кивнул Буча на малолеток. – Они меньше.
Горилла взял за шкирку испуганного пацана, приподнял в воздух.
- Угу. Да. Легче поначалу будет.
Он грохнул малолетнего на стоящий у выхода верстак. Тот бестолково двигал конечностями, лупал глазами и молчал. Второй свободно стоял рядом и, судя по запаху, уже обмочился.
- Мало денег приносите, мелюзга, – сказал Буча, вставая. - Работать не умеете. Жалости не вызываете. Поэтому придется вас немного подправить. Вместе с доходягой.Теперь вы у нас приезжие сгорячих точек. Сыны полков. Инвалиды войны. Малолетний инвалидик даже у памятника слезу вышибет.
Буча достал из-за дивана бензопилу.
- Ног нет – денег больше. Проверено Джонсон и Джонсон. Горилла, за руки держи. Керзон, паяльник готовь. Прижигать будешь.
- Кем! Кем! Гхы-гхы-гхы! Кем!
Глаза у Керзона были совсем безумные.
Буча дернул шнур. Вокруг заревело, заверещало, отражаясь от низких подвальных сводов. Пацан на верстаке вскинулся, заорал, дрыгаясь, но было уже поздно. Бензопила с диким визгом взрезала его тонкие ноги, на стены брызнула кровь.
- Керзон, сука! Прижигай.
Керзон сунулся с паяльной лампой чуть ли не под визжащее цепное лезвие, заелозил ею по окровавленным обрубкам. Пацан лежал на верстаке без сознания, его ноги в красных шлепанцах валялись на куче мусора.
Буча вырубил бензопилу. Полил дымящиеся культи спиртом из бутылки.
- Во! Быстро. А ты, Горилла, всё - скальпель, скальпель. Какой нахер скальпель. Там же кость.
- У меня отчим ветеринар, - ответил Горилла. - Говорит – скальпель. И медицинская пила какая-то. И нож.
- Идиот твой ветеринар, - сказал Буча и повернулся к Савелию. - Ну что, доходяга. Метод опробован. Теперь твоя очередь. Не дрейфь. Мы тебя посадим на дощечку с колесиками. Оденем в униформу. Понавешаем медалей. Ты у нас будешь герой-десантник.
Савелий дернулся.
- Ничего у вас не получится, – сказал он. - Инвалидов в интернате не держат, в больницы отправляют, специализированные.
Буча помолчал. Затем присел. Его пустые бесцветные глаза оказались совсем рядом.
- Получится, дохлый. Мы Хозяина спрашивали. Говорит, сейчас вообще всем ни до чего. Никаких инвалидов никому не надо. Скорее закопают, чем в больницу отвезут.
