по крайней мере, относиться терпимо.
– Эти зажравшиеся попы… – начал я.
Жестом Дайрон прервал меня.
– Эти зажравшиеся попы – всего лишь отражение самих прихожан! Почему ты не говоришь о политиках или педагогах, берущих взятки? Или врачах, решающих, кому из пациентов жить, а кому – выживать!
Я покачал головой.
– Давным-давно… два дня назад, мы с тобой говорили об этом. Почему бы хоть раз не вмешаться? – Я рубанул рукой воздух. – И навести порядок!
– Вмешайся. Ты хочешь лично навести порядок? Получить статус и силу и начать творить справедливость во имя добра?..
Он прислонился спиной к старинному комоду.
– Пожалуйста. Вот только вернем тело, сразу же займись!
– Но эти гонения еретиков и неверных… – пробормотал я, остывая.
Дайрон скрестил на груди руки.
– В данном случае, дело не в церкви. Гонения будут до тех пор, пока общество само не победит неравенство, зависть и условности.
– То есть вечно.
Дайрон пожал плечами, словно не желая вступать в спор.
Конечно, не совсем правильно спорить о таких вещах с тем, кто неизмеримо выше. И кто уже тысячи раз размышлял на тему равновесия между добром и злом. Но пока я хочу и могу выражать свое мнение, почему бы не изложить его, пока представляется такая возможность? Ведь эта инстанция как-никак выше, чем Европейский суд!
– Скажи, что было для тебя самым сложным за все эти годы? Ну, одиночество там, страх ответственности… – спросил я, глядя ему в глаза. Глаза ребенка, далеко-далеко на дне которых притаилась усталость.
Мальчишка задумчиво смотрел сквозь меня.
– Не зависеть от привычек. И не разочаровываться в каждом дне. Помнить о том, что это все – не дежа вю, а настоящая, живая жизнь… А прожить ее – очень сложно…
Он улыбнулся странной улыбкой.
– Спустя триста-пятьсот лет все перестает удивлять, и чтобы получить новые ощущения, нужны новые события – войны, катастрофы, стихийные бедствия. И тогда ты словно пробуждаешься и чувствуешь себя нужным…
– А просто спокойная жизнь? Лежать в гамаке и читать книги? А люди пусть сами развиваются в прекрасное общество. Единственное, держать под контролем чужих, ну и оружие… Атомное, бактериологическое… В чем проблема-то?
Дайрон подошел к окну и облокотился на подоконник.
– Ты этого, наверное, не поймешь… – Задумчиво сказал он. – Люди стараются жить, руководствуясь каждый своими собственными правилами: кто-то не грешит, боясь высшего суда, кто-то верит в Бога, чтобы попасть в рай, а кто-то – просто, на всякий случай – у всех свои причины. Разные, но они все же есть! Иногда – это безысходность, иногда – надежда, но чаще всего, это страх предстоящей расплаты. И этот страх порой толкает их на страшные поступки.
Дайрон помолчал.
– В чем смысл жизни человека, если он живет эмоциями? Даже самый хладнокровный, расчетливый прагматик строит свои замыслы ради эмоций – пусть и скрытых, недоступных другим! И самая главная эмоция – страх – заставляет двигаться дальше! Страх смерти – ведь развивается не только медицина, это общее! А частности? Гибкое поведение, стремление выжить – в обществе или в одиночестве! Страх за своих близких, страх зависти, страх потери – куда ни глянь, именно страх толкает общество вперед…
А у меня все иначе… Если ответственности нет? Если некому призвать тебя к ответу? Что тогда? В чем смысл? Бесконечный бег в колесе? Вот потому-то я и боюсь обыденности…
– Говорят, раньше боги сходили с небес на землю и бродили по дорогам, наблюдая за жизнью людей! – прищурившись, я рассматривал сквозь гранат солнце. – И не скучали.
– А потом появились блоги, он-лайн трансляции и наблюдение со спутников, – подхватил Дайрон, – и Бог стал осваивать Интернет. Чтобы не выходя из своих чертогов пройти теми дорогами и посмотреть на тех людей!.. С течением времени ценности меняются.
Я хмыкнул.
– Ладно… Где мне жить-то?
– Выбирай себе любую комнату, – предложил мальчишка. – А вечером соберемся и поговорим о деле.
– Третье собрание? – заметил я.
* * *
Прогуливаясь по раскрошившимся за годы вынужденного запустения мощеным дорожкам, я свернул в сторону павильона, и увидел тренирующегося Гарри.
Такого мне еще не доводилось видеть. Куда там прославленным актерам, возложивших всю не попадающую в крупный план работу на безотказных дублеров!
Невероятные акробатические номера он проделывал совершенно бесшумно.
Где ж, и главное когда он научился этому? Для вполовину меньшего потребуется посвятить тренировкам всю жизнь, с самого рождения. А начинать в двадцать два года уже слишком поздно.
Виртуозные прыжки вызывали невольную зависть, смешанную с восхищением. Я понял, кого он мне напоминал – сложением и лицом – актера Марка Дакаскоса. Улыбкой, так точно.
Я кашлянул, привлекая внимание, и не спеша пошел к нему.
Гарри пожал мне руку и поправил темную от пота майку.
– Неплохо! – с видом знатока сказал я.
Гарри польщенно улыбнулся.
– Стараюсь.
– Давно тренируешься? – спросил я.
– Тридцать лет.
Я кивнул, и задумался, переваривая услышанное. Гарри от силы выглядел лет на тридцать шесть – тридцать восемь. А Чернобыль? Если он очевидец, даже участник событий, то…
– А сколько тебе лет? – спросил я.
– В этом году будет пятьдесят один.
И почему меня это не удивляет?
– Выглядишь неплохо! – похвалил я. – Ботокс? Или косметика Мертвого моря?
– Нечто среднее, – усмехнулся Гарри. – В застенках Тайной Канцелярии и не такое найдешь!
– Тайной канцелярии? – переспросил я.
Гарри кивнул.
– Подвалы Ватикана. Там целая контора работает по этому вопросу. Разработки ведутся, будь здоров!
Он повел мускулистыми плечами.
– Но это все конечно, до фени… Основная заслуга – Дайрона. – Он задумчиво посмотрел вдаль. – Еще с того времени…
– Потренируемся? – спросил я, переводя разговор в более приятное русло.
– А справишься… пацан? – засмеялся Гарри, легко становясь на одну руку, словно танцор хип-хопа.
– Догоняй, дедуля! – И я боковым сальто перепрыгнул через него.
Несколько минут мы увлеченно вели спарринг. Вернее, вел Гарри. По сравнению с его техникой все известные мне мастера боевых искусств напоминали пьяниц на ходулях.
Легкость, с которой он выполнял сложнейшие трюки, заставила бы Брюса Ли съесть все пленки со своими фильмами.
Глядя на него, мне страшно хотелось, чтобы Палыч со своими основами молодого бойца сейчас был здесь, и воочию убедился, как и что можно проделывать со своим телом!
Еще пять лет назад я отдал бы все, чтобы уметь то же самое.
Сейчас разумеется, точки отсчета значительно передвинулись по шкале моих желаний, но тем не менее, восхищение было непритворным.
Однако, сегодня у нас выходила твердая ничья.
Я был сильнее. Гораздо. И, думаю быстрее. На этом мои преимущества заканчивались.
На любых соревнованиях я с легкостью
