краля, наоборот, обиделась, мол, внимание уделять перестал?..
Димка смотрел на него со странным прищуром, словно не верил ни единому слову, и, перебив, поинтересовался:
– А рубашку где взял?
Точно же! Когда ребенок о тебе заботится, первым делом надо поблагодарить. Рубашка, костюм, пусть и уродский, – это все такие же признаки детской любви, как коник из желудей и пластилина. Даже если стремные – надо делать вид, будто рад подарку.
– О, да, отдельное спасибо тебе за одежду и за чемодан! Только я чёт немного трушу пока в современной моде ходить, но рубашка хороша. И спасибо, что вообще полез его искать, мне очень…
– Я ничего не искал.
– Не понял?
– Если мы сейчас про твой упавший во время прыжков гибрид саквояжа с барсеткой – я ничего не искал.
Кирилл ошарашенно посмотрел на сына:
– Но вот же он. Как не искал-то? А откуда он тут тогда? – и резко осекся, вспомнив, что и в ресторане чемодан оказался без каких-либо усилий с его стороны. Очень медленно отошел, рванул с себя рубашку и кинул подальше. В повисшей тишине кто-то из домовых захрустел попкорном, и на него тут же зашикали товарищи.
– Как я понимаю, рубашка лежала в нем?
– Да, с костюмом вместе.
– Но ты вроде бы говорил, что он пустой?
– Был. Был совершенно пустой. А сегодня открываю – там одежда.
Оба осторожно подошли к чемоданчику. Кирилл сглотнул.
– Может, у твоей Спящей Красавицы спросить, не ее рук дело?
– Моя Спящая Красавица вот-вот живот от смеха надорвет и комментировать происходящее отказывается.
Кирилл снова почесал щетину:
– Ну, наверное, он не особо и опасный тогда?
– Или она после всего виденного твоей смерти хочет. И я бы не стал ее в этом винить.
Насупившись, Кирилл присел перед чемоданом и выжидательно уставился на сына:
– Открываю?
– Угу. Показывай давай свой костюм.
Щелкнул замочек, крышка поднялась, и перед их глазами предстало девственное ничего. Ни малейшего намека на одежду. Кирилл завопил:
– Да как так! Тут же целый костюм был! Мне же не померещилось – вон и рубашка все еще валяется! Какого хрена?
Дима взял чемодан в руки, внимательно осмотрел. Несколько раз закрыл и открыл – ничего не изменилось. Отложил. Повертел в руках рубашку, разве что на просвет не изучил и вынес вердикт:
– Одежда как одежда, можешь обратно напяливать. А насчет чемодана… Эй, мелкие, не вы притащили?
Самый представительный вышел вперед и глубоким мужским басом затараторил:
– Не-не-не, чё хошь нам лепи, ментяра, но токмо не это. С бесовщиной мы связываться зареклись.
– Бесовщиной? – насторожился богатырь при исполнении. Домовые мелко-мелко закрестились, правда, путая руки и направление действий.
– А то ж! Бесовщина сие, самая настоящая. Одно слово – Чернобровка! – выпалив это, он старательно заозирался и очень аккуратно, даже несколько пугливо, сплюнул. Вроде как и показал, что знать не желает, а вроде как бы и не то чтобы прям совсем категорично.
Напяливший рубашку обратно Кирилл запоздало пожалел о своей горячности – далеко не все пуговицы выдержали решительный порыв. Заметив это, какой-то расторопный домовенок присвистнул – и на Кирилла буквально налетела гора маленьких хозяюшек с иголками, вмиг пришивших все на место и так же быстро отскочивших обратно. На ногах он удержался только чудом. Покосился на тарелку с лапшой. Горестно вздохнул. Солидный домовой снова вошел в роль радушного хозяина:
– Да чего ж мы гостя дорого-то голодом морим? Садись, друже, отобедай чем бог послал.
Дима насупился, что его допрос прервали, но Кирилл лишь хмыкнул, сел и с подозрительно доверчивым лицом вновь повернулся к домовому:
– А как тебя, батюшка, звать-то?
– Пал Палыч, – аж раскраснелся он, гордо надув грудь и подбоченясь.
– Милостивый Пал Палыч, вы вот толкуете, толкуете, а я никак не смекну, какую такую Чернобровку поминаете. Видать, моя знакомая?
С одной стороны, вопрос для домового был явно неудобный, если не сказать неприятный. С другой – к нему обратились вежливо, да еще и по имени-отчеству. Когда комок самовлюбленности тяжело вздохнул, Кирилл возликовал: уловки старика Радаманта все еще работали, и дело в шляпе. Однако ответ несколько сбил спесь с него самого:
– Ну тут вишь какое дело… – промямлил глава домовых, нервно сминая полы рубахи и жалостливо глядя спросившему прямо в глаза. – Жинка то твоя… Мои соболезнования.
Глава 12. Чем меньше женщину мы любим, тем дальше стоит отбежать
– Пап, а почему ты не женишься на тете Марине, если она так этого хочет?
– Не вижу ни одной причины жить с некоей склочной дамой только потому, что несколько десятков лет назад она научилась кусать других женщин.
Из детских вопросов Ганбаты Богдановича
После внезапной новости о неизвестно откуда взявшейся и уже успевшей благополучно почить жене Кирилл, преследуемый охреневше-пристальным взглядом сына, чуть ли не в один присест влил в себя местную версию доширака и сейчас внимательно разглядывал портрет Чернобровки, запечатленный расторопными домовыми. Нет, брови у той и вправду были черные и довольно выразительные. И волосы тоже иссиня-черные, страшной кляксой растекшиеся вокруг лица. А вот огромные ярко-красные глаза в совокупности с частоколом острых зубов наводили сразу на две мысли: либо вкусы в дамах самого Кирилла оказались крайне специфичны, либо портрет вырисовывался скорее психологический. Преступления неизвестной «жинки» изобличались с особой обидой:
– Она нам пить, считай, запретила! Больше бутылки в день нельзя!
– И воровать! Типа плохо! Да кому ж плохо, нам так очень даже хорошо!
– И машинки поганить тоже не моги, а то осерчает!
– Наоборот, мол, охраняй! Да мы ж его охраняем, охраняем, а эта падла профессорская еще и словами длинными говорит!
– Вот да! Разве ж дело при приличных людях всякие экзорцизмы и фразеологизмы упоминать!
Сидевший рядом Димка гробовым голосом уточнил:
– Жениться-то ты когда успел?
– А я знаю? Мож, она как ты, приемная?
– Батя!
– Ну а шо? Откуда еще у меня бабе взяться, если не чудом?
Домовые продолжали вразнобой голосить, осторожно-обличительно тыкая цветными карандашами в картинку. Говорили все хором, старший, Пал Палыч, только кивал со скорбным лицом, и выделить в этом гомоне хоть крупицу разумного было непросто. Картинка складывалась невнятная: однажды в гаражном кооперативе, оккупированном домовятами, появилась какая-то «профессорская» машина. У машины имелся владелец – Кирилл. У Кирилла, к величайшему сожалению рассказчиков, жена. У жены – претензии к домовым. У домовых, как следствие, проблемы. И на проблемах, страданиях и невыразимых муках они хотели остановиться поподробнее, раз уж их в кои-то веки слушали. Основной посыл народной скорби состоял в том, что домовята и раньше были ничё так ребятами, а теперь вообще умницами-разумницами заделались, а в рот по-прежнему ни росинки не берут. Так где же справедливость? Сам Кирилл задавался несколько другим вопросом:
– Неужто она вас пытала?
Хотя в его представлении даже пытка не смогла бы встать между домовыми и алкоголем.
– Ежели бы. Чернобровка ж змеюка, каких поискать! Она с нами говорила. Прям словами, в голову! – скорбно поделился Пал Палыч.
– Э-э-э-э? – несколько опешил Кирилл. – Я вроде с вами тоже говорю…
– Но не так! Когда ты глаголешь, у нас наши мысли остаются. А когда она – наши на ее заменялись. Чернобровка, вон, Лохматыча вообще начисто пить отговорила. И всё! Не в его натуре теперь. Совсем-совсем не могет. Симптомы жуткие, аж дрожь берет: вроде как бы и душа зовет, просит, а поди ж ты, никак. Сознательность в народных массах пробуждена! И как нам теперь ее, эту сознательность, в обратку засунуть – не ведаем. Ох и тяжка доля народа-страдальца…
Вокруг завыло, поддакивая. Кирилл беспомощно посмотрел на Дмитрия:
– Есть идеи?
Тот пожал плечами:
– Может, телепатка какая? Хотя им постоянный зрительный контакт нужен, а дамочка наша вроде как умерла. Никогда с таким не сталкивался.
– Я тоже. Даже не слышал ни о чем подобном, что странно. Хотя… – Он повернулся к старшему домовому: – Пал Палыч, будьте другом, объясните: так померла Чернобровка или нет?
– Померла, вот те крест! – Крест, однако, получился сильно не сразу. – Лично видел, нас тама много собралося. Померла-померла, мертвее мертвой сделалася. И даже рассыпалася, если чё. Ну чисто для сомневающихся.
– Не серчай, Пал Палыч, но вопрос тогда сразу: если она померла и вы тому свидетель, чего ж вам бояться?
Домовой насупился, вытянул в сторону руку – и подсуетившиеся подчиненные быстро подали портрет Чернобровки. После чего старший принялся грозно им трясти перед лицом Кирилла:
– Ты просто не разумеешь! Живописуя, мы старалися красоту ее подчеркнуть, а посему не открылась тебе, слепцу, суть ее бесовская! Померла, мертвехонька – и шо? А ежели с того свету вернется?
Тут Кирилл совсем растерялся:
– Пал Палыч, прости меня, дурака, но неужто из мертвых восстать можно? Разве бывало подобное?
Старший домовой как-то сразу поник и, качая головой, постарался объяснить
