id="id23">
На улице было свежо. Я остановился у нижней ступени крыльца, глубоко вздохнул и ненадолго прикрыл глаза. Мне казалось, что кровь в моих жилах вкипела. Признаться, не ожидал таких эмоций, но почему-то судья сумел вывести меня из равновесия. В моей семье не были в чести нежности, а наши с отцом отношения до недавнего времени были, мягко говоря, натянутыми. Но даже я никогда и помыслить не мог, что со мной поступили бы так, как Свиридов обошелся со своей дочерью. И, узнав новые обстоятельства дела, я понимал: сложно винить девушку в ее скверном нраве, когда она воспитывалась в таком окружении.
Я тряхнул головой, отгоняя эти мысли, и направился на стоянку автомобилей, где рядом с машиной расположился Фома и лакомился крупными тыквенными семечками. Шелуху он аккуратно складывал в небольшой кулек из газетной бумаги. При моем появлении Питерский тотчас убрал все в карман и отряхнул ладони.
— Быстро вы, Павел Филиппович, — усмехнулся он. — А я тут нашел неподалеку торговца цветами и набрал целую охапку. Наверняка дамам в доме понравится, если в комнатах будут стоять цветы.
— А ты голова! — похвалил я парня. — Я вот о таком не подумал.
— Вам есть о чем думать, вашество, — отмахнулся помощник. — У каждого из нас свои заботы.
Я заглянул в салон, оценив, что на заднем сиденье сложены цветы, завернутые в плотную серую бумагу. Аромат густым облаком качался в воздухе.
— Наша женщина любит розы. Наверняка она захочет вспомнить, как они пахнут, — продолжил Питерский, садясь за руль. Повернулся ко мне и уточнил: — Как вы думаете, она сегодня проснется?
— Отчего-то уверен, что именно этот вечер она проведет в сознании, — предположил я. — Потому как в ее доме много гостей, а такого наша Яблокова не пропустит.
— Хорошо бы, если так, — кивнул Фома. — Признаться, я ужасно нервничаю. Вдруг она нас не помнит? Или еще хуже — помнит, но уже не считает своими домашними?
Я занял переднее сиденье рядом с водительским.
— Не переживай. Думается мне, что так просто мы не отделаемся от нашей Людмилы Федоровны.
— Было бы здорово. Я ведь к ней привык, знаете ли. И переезжать бы тоже не хотелось. Мне каким-то странным образом удается привязываться к домам. И стоит подольше побыть в каком-нибудь, как съезжать становится неприятно. А в нашем доме я обжился. У меня там даже своя комната есть. А еще я шкаф почти починил.
— Какой? — рассеянно спросил я.
— Тот, что был порублен топором. Осталось только покрыть лаком новую деталь. Но я решил довериться в этом вопросе Пахому, который обещался нам помочь с ремонтом мебели. Он на днях заходил в гости, и мы с ним договорились через неделю все обсудить. Я пока не решился пускать его в дом. Беспокоился, что наша женщина проснется, а тут гости.
Я кивнул:
— Это правильно. Повезло, что именно сейчас у нас нет приема. И лекаря никто не отвлекает.
— Верно подметили. Все, что Искупитель делает — к лучшему, — ответил Фома и завел двигатель.
Мы довольно скоро добрались домой. Питерский коротко посигналил у ворот, и те сразу же распахнулись.
— Евсеев стал запирать вход, — пояснил помощник. — Говорит, чтобы чужие не шастали.
— Ему виднее, — согласился я. А потом вспомнил, что наш дворник продал кому-то возможность увидеть некроманта. Вероятно, таким вот нехитрым способом он ограничивал случайных посетителей нашего двора от возможности лицезреть меня бесплатно.
Евсеев распахнул дверцу машины и поклонился мне.
— У нас все спокойно, — отчитался он. — Только что приехал господин Морозов, чтобы навестить вашу бабушку. Да так и остался. Я все равно ворота запер, чтобы никто случайно не приперся. А то знаете, какой нынче народ пошел…
— Все правильно, — ответил я. — Ты молодец, хорошо со всем справляешься. Смотрю, и одежду себя новую прикупил.
Мужчина приосанился и поправил полы куртки, которая и впрямь хорошо на нем сидела.
— Еще ботинки новые, сорочки и даже желтый плащ.
— Почему желтый? — удивился я.
— Я тут придумал такую штуку, Павел Филиппович… Взял немного красной краски, которая осталась от расписывания таблички для посетителей, чтобы не топтали и не рвали цветы…
Я и не знал, что у нас есть такие указатели, но важно кивнул.
— …и сделал несколько потеков на этом самом плаще. Пятна очень хорошо выделяются на желтом фоне.
— Так и зачем тебе это?
— Знамо дело — народ держать в уважении! Когда кто-то в потемках приходит к воротам, чтобы поглазеть, то я выхожу из-за угла, беру лопату и медленно бреду к калитке.
— Лопату? — уточнил я, думая, что ослышался.
— Я поначалу думал, что топор лучше, а потом решил, что лопата внушает больше уважения. И когда зеваки видят меня в этом раскрашенном плаще с лопатой наперевес, то их как ветром сдувает.
— А при чем тут уважение? — скрывая усмешку, спросил я.
— Боятся — значит, уважают, — весомо заключил Евсеев. — Пусть думают, что у некроманта работают жуткие слуги. Тогда и ружья не понадобиться.
— Жизненно, — резюмировал Питерский. — Но ты еще цепь на ногу надень, чтобы при ходьбе гремела. И эту самую ногу подволакивай.
— Точно! — ахнул дворник, и глаза его вспыхнули азартом. — Только не цепь, а тонкую проволоку, чтобы не видно было. А к ней прицепить ветошь какую, похожую на дохлую собаку.
Я подумал, что поговорка «чем бы дитя не тешилось, лишь бы не вешалось» как нельзя кстати подходит в отношении нашего дворника. Но говорить такое вслух не стал, чтобы не обидеть хорошего человека. Просто предложил:
— Могу попросить Ярослава, чтобы он из сора всякого делал очертания пса.
— Не стоит, барин, — отказался Евсеев. И пояснил: — Нет в этом спортивного интересу. Вот заставить людей верить, что тряпка на проволоке на самом деле призрак — это здорово.
— Ну, решай сам, — махнул рукой я и пошел к крыльцу.
— …проволока будет скрежетать по камням, будто когти, — дворник продолжал делиться своими планами с Фомой. — Я еще бутылку спрятал у самого поребрика. И она от ветра слегка подвывает…
Улыбнувшись, я толкнул дверь. Набрал в грудь воздух, но в последний момент сдержался.Понял, что привык
