на мосту с Мерси, однако тогда я решил, что это Цыганка послала её шпионить за мной. Только сейчас я понял, в чём дело. Ни один живой человек не просидел бы в снегу несколько дней подряд. Возможно, в тот момент Абсолон находился в каком-то другом своём укрытии или даже беседовал с Цыганкой, но позже, я уверен, нищенка доложила ему о том, как близко я подобрался к нему, сам того не подозревая.
Темпест с тоской взглянула в небо. «Каскабель» стала практически невидимой и, превратившись в чёрное пятно по ту сторону метели, набирала скорость. Темпест всей душой надеялась, что Филандер сможет её когда-нибудь простить. И что они с Фионой непременно помогут Мерси. Если бы Филандер видел, как погиб Гилкрист, – видел ту жестокость, с которой Абсолон направил на старика ударную волну, то равнодушие, с которым он отнёсся к его смерти, – он бы, возможно, понял, что у неё не оставалось выбора. Она должна была помочь положить этому конец.
На тропинке, идущей вдоль берега, лежал свежий снег, на котором виднелись только их следы. Они с Седриком были единственными людьми на несколько километров вокруг (что совершенно не удивляло ввиду позднего времени суток и отвратительной погоды).
– Я понимаю, почему ты последовала за мной, – начал Седрик. – И всё равно это дурацкая идея.
– Давай просто доведём это дело до конца, и всё.
– Просто? Абсолон – не какой-нибудь обыкновенный преступник. Он не охотится за добычей. У него, если хочешь знать, вообще нет какой-либо цели. Во всяком случае, у этого Абсолона.
– Что ты хочешь сказать? И почему он всё ещё жив, если ты уже убил его?
Через плечо Темпест Седрик внимательно взглянул на заброшенный берег, и Темпест поняла, что именно здесь, должно быть, начинался невидимый мост, ведущий за Темзу, в Ниммермаркт. Седрик глубоко вздохнул и снова выдохнул. В свете газового фонаря пар, вылетавший у него изо рта, принял форму двух грубо слепленных фигур, борющихся друг с другом. Темпест моргнула раз, затем другой. Иллюзия рассеялась.
– Не пытайся отвлечь меня! – потребовала она.
– Что? – Казалось, Седрик был по-настоящему озадачен, пока до него не дошло, что Темпест видела то, что он не собирался показывать ей. Он взял девочку за плечи.
– Эта история и рядом не лежала с вашими играми в казаки-разбойники, Темпест. Здесь не идёт речь о том, чтобы стащить какую-то книгу и смыться с ней побыстрее.
– Эта игра в казаки-разбойники стоила жизни моему брату, – холодно возразила Темпест. – Можешь не объяснять мне, насколько всё серьёзно. Я просто хочу понять, что происходит.
Возможно, Седрик уступил, испытывая нечто вроде угрызений совести. Возможно также, он просто понял, что Темпест от него не отстанет. Так или иначе, он произнёс:
– Я убил Абсолона не однажды. Я убивал его семь раз. Дважды мне пришлось отчитываться об этом Академии. Потом я махнул на это рукой: в этом вопросе они уже тогда перестали принимать меня всерьёз.
– Семь раз, – глухо повторила Темпест.
– Да, и сегодня, завтра или на следующей неделе мне, возможно, придётся убить его в восьмой раз, но от этого ничего не изменится. Я буду следовать за ним по пятам до тех пор, пока не найду оригинал.
– Ты хочешь сказать, есть и…
– Копии. «Списки». Он сам называет их именно так. Двойники. Некоторым из них известно, что они собой представляют, но не всем. Некоторые изготовили с ошибками, часто обнаруживались мелкие или даже значительные нестыковки, другие же были почти совершенны. Абсолон, бесчинствующий сейчас здесь, в Лондоне, вероятно, тоже копия, причём потерявшая разум. Возможно, он обезумел с того самого момента, когда его создали, но лично я склоняюсь к мысли, что это произошло постепенно. Я преследую его от самой Франции. Он одержим мыслями о Необходимом Зле и гибели Ниммермаркта. Он не повинен в разрушении Ниммермаркта, это сделал оригинал. Однако каждая следующая копия объявляет себя виновной во всех преступлениях, убийствах и злодеяниях, когда-либо совершённых Абсолоном и его копиями.
– Почему он называет их «списками»?
– О, они представляют собой истинное чудо библиомантики! Когда Абсолон выпустил на свободу Необходимое Зло в Ниммермаркте, он сотворил это неспроста. Официальная точка зрения Трёх родов, которой придерживаются многие в рядах Академии, гласит, что он сделал это ненамеренно, однако я убеждён, что Абсолон прекрасно понимал, что творил. На самом деле в Ниммермаркте ему удалось добраться до сути убежища, до его пратекста, и выяснить, как его создали и за счёт чего ему удалось воплотиться в мире библиомантов. Никто ведь точно не знает, как именно работают мастера, создающие убежища, как они вписывают их в нашу реальность чёрным по белому. Мы знаем только, что это как-то им удаётся. Хотя мастера подчиняются Трём родам и формально выполняют их приказы, но даже Кантосы, Химмели и Лоэнмуты не знают подробностей их ремесла. Абсолон хотел выяснить, что нужно сделать с выдумкой, чтобы она воплотилась в камне, плоти и крови. В Ниммермаркте ему удалось подобраться к основам этого процесса, однако для этого пришлось глубоко проникнуть в пратекст убежища. Он изменил этот текст, тем самым вызвал мутацию убежища – именно так и возникло Необходимое Зло. Само название, данное Абсолоном этому явлению, позволяет предположить, что он действовал намеренно. Сперва он подбил жителей убежища на протесты, поначалу безобидные, затем эти протесты перешли в анархию и кровопролитие, которые, в свою очередь, закончились катастрофой и гибелью всего убежища. Может, таким образом он просто хотел замести следы, – а может быть, проводил эксперимент: что будет, если изменить пратекст того, что вписано в реальность с помощью библиомантики? Возможно, он считает, что каждый из нас, да что там – весь наш мир когда-то был создан с помощью библиомантики, и тогда в глубине каждого из нас прячется некий пратекст, которым при желании можно манипулировать.
Стараясь не обращать внимания на промозглый холод, которым тянуло от реки, на темноту и пронизывающий ветер, Темпест вся обратилась в слух.
– Абсолон – гений, – продолжал Седрик, – и смог употребить полученные в Ниммермаркте знания для того, чтобы создать первый «список» с самого себя. Он вписал своего двойника в реальность, руководствуясь принципами, которые используют мастера, создавая убежища. И он достиг удивительного результата: сотворил копию самого себя, способную мыслить, чувствовать и существовать независимо от своего творца. Насколько я могу судить, после этого он сам больше не показывался в нашем мире. Все преступления, приписываемые Абсолону с этого момента, совершали его «списки», его копии. Я уничтожал их одну за другой в надежде подобраться к оригиналу, однако в скором
