поездка к морю в такси по осеннему городу покажется сном, песок в носках и ботинках вернёт меня со скучной твёрдой земли обратно на небо. А с неба – на новую землю, на которой возможно всё, – думала Джини, пока разувалась. Сразу замёрзла, конечно, осень – не лето, даже солнечный тёплый октябрь. Но не зайти в воду она не могла. Закатала штаны, шагнула в прибой и завизжала, как в детстве, когда орёшь от восторга, под предлогом, что вода ледяная. Между прочим, действительно холоднющая же вода!
Минуты две Джини стояла босыми ногами в прибое без единой мысли – слишком острые ощущения, слишком сильное счастье, под тонким слоем которого – ужас, невыносимый, немыслимый, но такой же прекрасный, как счастье; собственно, ужас – одна из составляющих этого счастья, может быть, самая важная часть его.
Наконец Джини сказала себе: времени мало, его почти нет. Но море надо нарисовать. Обязательно. Пусть будет свидетельство. Документ.
Достала из рюкзака альбом, карандаш и начала рисовать – стремительно, как стенографируют речь. О времени не забывала, вообще была на удивление собранна. Не как художник, а как боец в гуще сражения. Хоть и странно, конечно, сравнивать, когда ты, если не считать пары школьных драк с дураками-мальчишками, ни в одном сражении не была.
Успела сделать четыре наброска. Просто море до горизонта, берег и море с рыбацкими лодками вдалеке, узкий песчаный пляж и отгородившие его от стоянки сосны, свои босые ноги в воде. Напоследок сфотографировала всё это телефоном. На всякий случай, пусть будет. Вдруг повезёт? К машине бежала босая, чтобы не тратить время на обувание, в одной руке ботинки, в другой альбом. Плюхнулась на сидение рядом с таксистом, сказала:
– Спасибо, что подождали. Такое счастье. Такое невероятное счастье! Можем ехать обратно, я – всё.
К счастью, таксист был человек деликатный. Не стал расспрашивать, почему Джини босая, и зачем ей альбом. Не просил показать рисунки, не расспрашивал, сколько платят художникам; за это, конечно, отдельное спасибо, таких расспросов она на своём веку наслушалась на несколько жизней вперёд. Только сказал:
– Вас двадцать четыре минуты не было. Ничего, наверстаем. Поедем самой короткой дорогой. Надеюсь, со светофорами повезёт.
Обратно ехали какой-то другой дорогой, и на этот раз Джини не узнавала вообще ничего. Но скорее всего, дело было не в городе, а в её состоянии. Она и проспект Гедиминаса сперва не узнала, удивилась, когда водитель остановился и сказал: «Ну вот, привёз обратно, как обещал». Но потом всё узнала, конечно, Гедимино он и есть Гедимино, чего тут не узнавать. Схватилась за голову: «Забыла, что надо остановиться у какого-нибудь банкомата!» Но эта проблема легко решилась, оплатила поездку картой, у таксиста был терминал.
Вышла из такси, наконец зашнуровала ботинки, посмотрела на телефон. И обнаружила, что у неё в запасе осталось ещё полчаса. Даже тридцать пять минут. Вообще-то так и рассчитывала, чтобы Тома не осталась без масла, свинством было бы его не купить. Но всё равно удивилась, даже больше, чем всему остальному. Всё-таки самое невозможное в мире чудо – везде успеть.
До супермаркета не шла, бежала. Во-первых, от избытка эмоций, а во-вторых – вдруг там будет очередь в кассу? Лучше идти побыстрей. И в магазине никак не могла замедлиться, бестолково скакала среди стеллажей. Наконец нашла масло, схватила, но вспомнила: надо же не какое попало, а Борджиа. Лучший в Европе оливковый яд. Отыскала бутылку с правильной этикеткой и пошла за вином. Ничего сейчас не хотела, какие вообще покупки, я только что видела море, я у моря была! Но умом понимала, что надо сделать запасы. Рождество завтра. Праздник. Вдруг лэндлорды в гости зайдут. Да и самой когда-нибудь есть захочется, а в холодильнике пусто, – думала Джини, беспомощно глядя на сыры с разноцветными корками и пытаясь вспомнить, любит она в принципе сыр, или нет.
Ладно, как-то в итоге справилась. Набрала полную корзину еды, руководствуясь скорее цветом упаковок, чем их содержимым, чтобы получился колористически интересный набор. Кассир сегодня был пожилой с пышной седой шевелюрой, такой красивый, что хоть всё бросай и его рисуй. Но Джини взяла себя в руки. Тома просила вернуться через полтора часа, значит надо вернуться. Не стоит опаздывать. Если я здесь застряну, Тома больше не пошлёт меня в магазин с поручением, – думала Джини. Это её пугало – в отличие от самой перспективы навсегда тут застрять.
Вместе с чеком кассир вручил ей пакетик, перевязанный алой лентой. Сказал: «Сегодня подарки всем любимым клиентам. Счастливого Рождества!» В пакете было несколько конфет и один мандарин, в сущности, полная ерунда. Но это стало последней каплей. Джини разрыдалась прямо у кассы, у всех на глазах. Объяснила сквозь слёзы встревоженному кассиру: «Все в порядке, это от радости!» – и почти не соврала.
Что «почти», сама поняла потом, уже по дороге, когда бежала в сторону проспекта Гедиминаса с набитым едой рюкзаком, мокрыми щеками, улыбкой от уха до уха, прижимая к груди подарок, в счастливом смятении чувств. Думала: как хорошо! Какие тут все хорошие. Даже таксисты лучше всех на земле. И море. Невыносимое! И Ужупис сразу за улицей Пилимо. И подарки дарят просто так в супермаркете… Почему я здесь не живу?! Да потому что негде. Это же наваждение. Нету такого Вильнюса – без карантина, но с морем. Он просто Томе мерещится. И мне за компанию. Изредка. Иногда.
Вот тогда разревелась снова, горше, чем в супермаркете. Но шаг не замедлила. Три минуты осталось. Тома ждёт своё масло. Пора.
У входа в проходной двор, служивший порталом, или как там правильно называются магические проходы из мира в мир, лежала огромная куча листьев, практически стог, по пояс, видимо, дворники их сюда со всего квартала смели. Джини остановилась, засунула пакет с подарком за пазуху, больше некуда, слишком большой, чтобы спрятать в карман. Освободила руки, сгребла столько золотых кленовых и липовых листьев, сколько смогла, и побежала дальше, понемногу роняя добычу. Но всё не растеряла, конечно, большую часть сберегла. Вынесла листья из проходного двора на улицу, где за время её отсутствия дождь успел превратиться в снег и тонким слоем покрыть газоны; на тротуарах он почти весь растаял под ногами прохожих, а на проезжей части и вовсе не оставил следов.
Листья разбросала у дома, часть на улице, часть во дворе. Несколько принесла в кафе, бросила на порог. Сказала Томе, подметавшей опустевшее заведение:
– Всё равно осень! – и не заплакала только потому, что слёзы закончились.
