забралась под одеяло.
– Как хорошо, что ты проснулась, – пробормотала, прижимаясь щекой к материнской груди.
Грета фыркнула:
– Не проснулась, а меня проснули… Что там у тебя грохнулось?
– Лед, – безмятежно отозвалась девочка и крепче обхватила мать за плечи, прижавшись острыми коленками к бедру. – Хотела сделать тебе вкусный завтрак в постель.
– Я вообще-то ждала тебя к ужину, – Грета высвободила руку, обняла дочь и чмокнула в макушку. – Взяла отгул, чтобы провести этот вечер вместе, а ты вместо того, чтобы нормально проститься с матерью, до пяти утра где-то шлялась.
– Ну, мне же с друзьями тоже надо проститься… – девочка пожала плечами. – Тем более ты знала, где я и с кем и разрешила остаться у Та́вры на ночь.
– В самом деле? – Грета приподняла голову. Ничего подобного она не припоминала.
Но дочь уверенно кивнула:
– Точно-точно. И мама Тавры тоже это помнит. «Всякий раз, как Семаль захочет и Тавра не будет против», – девочка довольно похоже спародировала материнскую манеру говорить – чуточку начальственную.
Грета засмеялась:
– Это было сказано три года назад, когда вы с Таврой вместе учились.
– Сейчас нам это необходимо еще больше… – девочка запрокинула голову, посмотрела на мать. – Ты сердишься?
У нее были отцовские глаза – светлые, словно лед, лукавые и искрящиеся, курносый нос и слишком светлая кожа. Она сошла бы за землянку, если бы бирюзовую радужку не рассекала тонкая, будто ниточка, щель вертикального рептилоидного зрачка. Грета прижала дочь крепче, похлопала по плечу:
– Нет, что ты…
– Ты сможешь сегодня побыть со мной?
Грета вздохнула:
– Посмотрим, – прошептала, пряча разочарование: ей вряд ли удастся провести этот день с дочерью, а уже вечером та должна вернуться на Клирик, в школу-интернат. Это учебное заведение дочь выбрала по окончанию младшей школы три года назад, она была подведомственным управлению сопровождения следственных действий образовательным учреждением, обучение в котором давало «зеленый свет» на поступление в академию галактической безопасности или академию правосудия.
Семаль было тринадцать и она во всем хотела походить на мать, вот только не могла догадаться спросить, а какой Грета была бы, если бы не работа, одиночество и разочарование. Грета и сама не знала наверняка. Вероятно, счастливее. Но это не точно – она себя не представляла вне работы. Вне бесконечных перелетов, поимки жуликов, вне экспертиз и туповатых дознавателей. Это был ее мир, в который дочь хотела ворваться – Грета отдавала себе в этом отчет – чтобы оказаться чуть ближе к матери.
– Давай, что ты там наготовила, – женщина с трудом заставила себя оторваться от дочери, оттолкнув накатившее чувство тоски от приближающейся разлуки, кивнула на кружку, над которой все еще поднимался зеленоватыми клубами холод.
Семаль подскочила, затараторила:
– Это мне Тавра посоветовала, называется «Мозготряс»…
– …О, как красноречиво, – Грета тайком любовалась дочерью.
Угловатая и порывистая, она вырастет красавицей. В груди, словно потревоженный скварр, зашевелилась совесть – такое сокровище она скрывает от отца. «Чушь, – отмахнулась, – ему она все равно не нужна, я берегу дочь от боли». Но что-то липкое и неживое в груди продолжало разъедать изнутри. Червь сомнения. Что, если она все придумала. Что, если для отца Семаль нет ничего важнее дочери. Что, если он готов ради нее на многое. Что, если она бессовестно ворует у него часы, которые он мог бы провести с дочерью.
– Его надо пить непременно большими глотками, иначе ничего не получится, никакого мозговзрыва, понимаешь? – Дочь взяла в руки кружку и, повернувшись к матери, протянула ей. – Ты готова?
Грета села на кровати.
– Вполне, – она хотела взять кружку из рук дочери.
Та отпрянула:
– Э-э нет, надо встать. Тавра сказала, что в постели нельзя.
– Но ты же хотела, чтобы я позавтракала в постели.
Семаль упрямо поджала губы:
– Хотела, да… но передумала и сделала «Мозготряс».
Грета, проворчав, откинула одеяло и выбралась из постели.
Дочь улыбнулась:
– Теперь можно.
Кружка оказалась ледяная. Напиток внутри – ядовито-зеленый, от него поднимался мятный парок. Грета с сомнением уставилась на дочь:
– Я точно не отравлюсь? Что, ты там говорила, в составе этого явства:
– А я не говорила… Триахин, мясо мирра́нских крабов, измельченный стебель земной перечной мяты… Немного сладкого ежевичного сиропа… Вкус должен быть освежающим.
Грета все еще сомневалась, дочь подбодрила:
– Ну, неужели ты мне не доверяешь?
В прошлый раз она это говорила матери перед прыжком с парашютом с башни Тиязе́ре. Грета тогда сломала ребро и вывихнула ногу. Вздохнув, она коснулась губами края кружки и, переведя взгляд на замершую от восторга дочь, сделала глоток.
Это было словно сгусток ртути. Он сковал легкие, в одно мгновение выбив из них весь воздух и оглушив. Ледяная жижа, ставшая внезапно густой и склизкой, не проглатывалась, застыв в гортани и начала выходить из Греты… слезами.
– Глотай, глотай, скорее! – кричала рядом Семаль, подпрыгивая и размахивая руками.
Волю тоже парализовало. Даже если сейчас Грета и могла бы выплюнуть влившуюся в нее гадость, то не смогла бы.
– Ну же!
И Грета сглотнула. Ледяное крошево проникло в брюхо, казалось, оно прожигало даже стенки желудка. Грета, отставив кружку на тумбочку, уперлась в нее ладонью и тряхнула головой, пытаясь перевести дыхание.
– Во-от! – завизжала рядом Семаль. – Мозготряс!
Она крутилась и подпрыгивала, словно взбесившаяся юла, вертелась вокруг, а Грета не могла сфокусировать взгляд – чертова кружка расплывалась перед ней ядовито-зелеными кругами.
– Воды, – прохрипела, наконец, падая на колени.
Семаль исчезла на мгновение, вернулась со стаканом воды. Грета сделала несколько жадных глотков, надеясь, что вода не отравлена. Хвала богам, дочери хватило милосердия подать простой воды.
– Ну как, классно ведь, да? – не унималась дочь, хоть во взгляде появилось сомнение.
Грета закатила глаза:
– Тавре стоит оторвать руки и поставить вместо ног, – пробормотала Грета, вставая. – Убери это и не вздумай пробовать сама!
Дочь просияла:
– Да, она так примерно и сказала, что ты среагируешь! Хорошо, что они с родителями уже покинули «Иль».
«В самом деле, какая предусмотрительность», – Грета с облегчением поняла, что может, наконец, дышать.
Они приготовили завтрак. Успели сходить на этаж с магазинами и подобрать Семаль новую форму. Когда возвращались, девочка мечтательно покосилась на золотистые двери «Аяфе́та» – местного ресторана быстрой еды. В нем в этот предобеденный час толпились служащие, студенты академии правосудия.
– Может, сходим?
Там подавали лучший в Единой галактике вите́ль [17] со свежими овощами, с тонкой, хрустящей корочкой и кисло-сладким соусом. Грета посмотрела на часы: она просила постараться не трогать ее сегодня и креоник послушно молчал, но она могла только гадать, какими усилиями ее помощника это происходит.
– Пойдем.
– Ура! – Семаль просияла.
Когда дочь заказывала, на креоник Греты все-таки пришло сообщение – вызывал начальник оперативного отдела. Семаль, будто почувствовав что-то, сжалась и резко обернулась, встретилась глазами с матерью и сразу поникла, отошла от стойки. Забыв оплатить заказ, вернулась к столику:
– Тебе надо уйти? – спросила серым голосом.
Мать кивнула.
– Но мы можем пообедать, – предложила Грета.
Семаль качнула головой:
– Нет, это не имеет значения. Витель можно есть, когда все участники трапезы здесь, а твои мысли, что теперь не делай, будут на работе, – дочь медленно опустилась на стул напротив, посмотрела слишком серьезно для тринадцатилетнего ребенка. – Иди. Я отнесу покупки домой, соберусь и загляну к тебе перед отбытием.
– Точно? – Грета положила ладонь поверх прохладной ладони дочери, заглянула в глаза. – Обещаешь?
Та кивнула:
– Точно.
И постаралась беззаботно улыбнуться:
– Полакомимся в следующим раз.
Они встали. Грета обняла дочь, крепко прижала к себе:
– Только обязательно загляни ко мне перед отбытием на Клирик.
Дочь торопливо кивнула, шмыгнула носом:
– Я тебя так люблю, мама. Ты моя самая лучшая… Вот закончу школу, потом рвану в академию и буду учиться уже у тебя под боком. А потом будем вместе ловить жуликов!
Детские ручонки цепко обхватили Грету за талию.
– Иди собираться! – мать отодвинулась от дочери, подтолкнула ту к двери.
Семаль махнула рукой и, нацепив улыбку, помчалась по эстакаде к лифтам на жилой этаж.
Борт фрегата «Унция»
