Любе, вопреки тому, что ведет их к кораблю Малой под управлением Оцелота, все же захотелось проститься с ним настоящим… тем, что от него осталось. Только вот когда они проснулись, камера уже была приглушена и закрыта защитной панелью, чтобы было проще проститься.
— Ничего не говори. — Голос Оцелота выдавал самое глубокое понимание ее чувств. — Ты помнишь другого человека, Любовь моя. То, кем я был для тебя все это время, — это то, кем был тот Оцелот, способный обнять тебя и позаботиться по-настоящему, в чьих глазах ты видела искреннюю благодарность за пусть и недолгую, но крайне ценную связь. Я бы сделал для тебя все то же самое, будь у меня второй шанс пережить эти полдня.
Это было кратко, заботливо и очень честно. Такая прямота и помогла Любе отпустить этот некогда знаковый в ее жизни и памяти корабль. Вместе с Настей они смотрели на это место и вспоминали пережитые события с необычным желанием запечатлеть этот последний момент, как бы поставить точку в долгой истории — ведь здесь они смогли сделать все, чтобы в итоге, познав свое искреннее и желаемое, поддаться взрослению, где новые инстинкты наконец-то тянут их вперед, к чему-то неизведанному.
Выйдя наружу, они оказались в той самой нише, куда когда-то упали. А ведь уже и забыть успели, каково это — находиться на поверхности Целестина и не отсчитывать секунды в голове, изучая все стороны окружения в страхе что-то упустить или быть застигнутыми врасплох. Сейчас территория кажется мирной, достаточно уютной, дабы поверить в ее смягчившийся со временем характер, позволяющий разделить с ними странную на содержание ностальгию по былым временам. Все это сопровождало и даже усиливалось с ними на время следования за роботом, ведущим их к наклонной возвышенности слева от того места, куда они упали. Все такая же большая высота, что и раньше, теперь выглядела не такой уж и недоступной благодаря узкой лестнице из проводов, закрепленной наверху в самой породе. Причем сделано это было именно для них, ведь сам робот залез прямо по камням, цепляясь за уже известные места и просовывая мальца и ноги в заведомо пробитые углубления.
Но как бы нынешнее умиротворение ни произрастало из инстинктивного преобладания мысли над чувством, крупицы странной ностальгии все же просачивались. Когда они поднялись наверх, то с приятным чувством посмотрели на корабль внизу и мысленно попрощались, твердо зная и радуясь, что никогда сюда не вернутся.
Шаги их вели к расположению звездолета с юго-западной стороны, если воспринимать ступени и поле битвы как северную, по сути, они делали небольшой крюк из-за высоких остроконечных камней, расположенных уже после шлейфа от давнего метеорита. Раньше это место ассоциировалось с допотопным страхом не только перед Варваром, но и плохим настроением Осколка, ведь сюда они порой попадали случайно, и за неимением карты приходилось бродить до момента возвращения. Сейчас этот путь был приятен не только проводником, но и совершенно иным восприятием некоторых знакомых элементов. И только вот казалось, что впереди их ждет корабль, как робот свернул направо от начавшейся равнины. С того места уже был виден звездолет, на котором они прибыли сюда много лет назад, причем до него осталось метров двести — почти рукой подать. Отчасти это придало желания узнать, куда привел их Оцелот, ведь осталось совсем чуть-чуть.
На кусочке в три метра небольшими остроконечными камнями выложена могила. Ни надписей, ни опознавательных знаков — лишь немного проглядывающий между камнями старый, измотанный жизнью скафандр. Настя и Люба сразу же поняли: раз кто-то сделал это захоронение, значит, есть выживший… был выживший. Мимолетом проскочила мысль узнать имя погребенного тела, но данный порыв вновь пробудил уже знакомое чувство власти над чьей-то жизнью. Может ли это быть Рода или Оскар? Если да, то кто-то из них обрел большую честь быть погребенным, а не кремированным. Правда, не ясно, чем закончилась судьба могильщика, да и сам он, скорей всего, встретил смерть в одиночестве. Но Настя оказалась преисполнена грустной радости за то, что эти люди когда-то жили и она знала их. Можно было бы вскрыть эту могилу, да вот только ей не хочется этого преимущественно из-за уважения к темным пятнам истории, принимая жизнь такой, какова она есть. Люба же в этот момент пришла к странному убеждению, что в системе ИМБ более нет ни Кассандры, ни Варвара. Эта уверенность черпалась из неясного источника, попутно пропитывая ее легким ветром свободы от того мира, властвование над которым Кассандры пришло к концу.
Возможно, подумали они вновь синхронно, видя эту мысль в глазах друг друга, Оцелот хочет так их проверить — мол, убедиться, что они правильно воспринимают эту могилу. И они восприняли ее правильно: чтя память усопшего и историю того дня и неведомые им последствия, по-странному радуясь течению жизни, где смерть — неотъемлемая ее часть.
Еще никогда он не испытывал столь глубокой усталости, похожей на живое, пронизывающее до самых костей воплощение неудачи. Главенствуй ныне эпилог победы — вопрос заслуженного покоя не имел бы ни капли порицания с какой-либо из сторон. Только вот никакой победы не было — они все проиграли, закрепив этот сегмент времени в истории как величайшую неудачу человечества, представители которого были ведомы чрезмерной самоуверенностью и плохим расчетом сил, не говоря уже про саморазрушительную упрямость. Оскар стоит тут, спиной ко входу в Палатку, и познает само определение понятия «стыд» достаточно глубоко, дабы в нем зародилась блеклая радость от того, что его отец не дожил до великого позора сына, осквернившего род Козырева. Даже отомстить зачинщику всех событий у него шанса не представилось из-за его пропажи… Оскар постепенно познает теперь и стыд за себя, как за человека, не повлиявшего на исход неравнозначной по силам битвы. Как бы ему ни хотелось обвинить во всем Бэккера, внутри так и жгло чувство какой-то странной неполноценности, словно в нем что-то попросту отсутствует, чего, разумеется, было в избытке в его отце, что и не позволяло скинуть всю ответственность на чужеземца. Оскар должен был нести наследие его отца, вшившего в историю кровавыми нитками подвиг Монолита! Должен был стать продолжением воли главнокомандующего, чей характер не способен играть по чужим правилам — всегда навязывает свою игру, манипулируя фигурами в угоду хитрой стратегии. Оскар должен был стать продолжением Игоря Козырева… должен был…
Но хотя бы он достаточно зрелый, чтобы замечать и понимать определенные оттенки контекста всего их похода, что, к сожалению или нет, все равно
