«Гильотина – радикальное средство против выпадения волос, – мысленно ворчит Маша. – Примерно как и акула – не лучшее орудие лова свежей трески. Что-то не упомню случая, чтобы невод сожрал рыбака». Но сказать такое вслух значит обречь себя на новый виток Мухоморовых откровений. Поэтому Маша произносит нечто иное:
– Если это хорошая новость, то нельзя ли узнать, какова плохая?
А вот она: природа воздействия протокванна на живой организм не изучена абсолютно. Хотя бы потому, что науке неизвестны другие случаи инфицирования протокванном. Что отнюдь не утверждает Машин приоритет, а лишь позволяет строить догадки о темпах протекания некротических процессов в инфицированных организмах.
– Хотите сказать, жертвы протокванна умирали слишком скоро, чтобы понять причины своего недуга? – уточняет Маша.
– Деструктивный потенциал протокванна таков, что…
– Но ведь я до сих жива, – убедительно говорит Маша. – Может быть, и нет там никаких деструктивных свойств! Что если этот ваш протокванн вообще безвреден? Что если он – акула, но китовая?
Доктор Вишневский трагически морщится. Давно ему не приходилось общаться с таким дремучим оппонентом. Он порывается нарисовать картинку, чтобы Маша поняла механизм воздействия протокванна на живые клетки. В меру актуальных представлений означенного механизма, разумеется. Маша вежливо, но твердо уклоняется от такой чести.
– Ну хорошо, – вздыхает Мухомор. – Буду краток. Госпожа Тимофеева, протокванн атакует ваши клетки точно так же, как это делал бы классический кванн. Никакой тактической разницы. Зачем, спрашивается, мы каждодневно берем анализ вашей крови?
– И правда, зачем? – с наигранным любопытством спрашивает Маша. – Скоро вы всю меня выпьете досуха…
«И перед тем, как изнемочь от анемии, – добавляет она про себя, – а не от протокванна, заметьте… кое-кого я переименую в Доктора Вампира!»
– Чтобы понять динамику процесса, – объясняет Мухомор. – Потому что она парадоксальна.
– Спасибо, – говорит Маша с ангельской улыбкой.
– Вы тут ни при чем, – отмахивается доктор Вишневский. – Вы всего лишь живой организм с парадоксальными свойствами… Поначалу протокванн ведет себя с присущей ему агрессией. Атакует клетки, пользуясь индифферентным поведением антител. Не прикидывается своим и хорошим, а просто разрушает все подряд, как пьяный слон в винной лавке. А затем…
– А затем его азарт внезапно сходит на нет, – подхватывает Маша. – Протокванн становится вялым, напрочь теряет былую пассионарность, и к утру жалкие обломки флота вторжения естественным образом выводятся из моего парадоксального организма.
– Затем вы подхватываете новую дозу, – кивает Мухомор, – и все начинается сызнова. День за днем, день за днем. Госпожа Тимофеева, – его физиономия с внушающими страх ледяными буркалами вдруг заполняет собой весь громадный экран, морщины на лбу и возле глаз кажутся океанскими желобами, нос выглядит пористым, как кусок пемзы, – я хочу знать, почему вы до сих пор не умерли.
Маше такое не впервой. Было время, когда она пугалась, нервничала, огорчалась. Ни к чему хорошему это не приводило, а единственно к потере лица. Теперь все иначе.
– Ну извините, исправлюсь, – цинично фыркает она в ответ. – Лет через сто. Но ведь мы никуда не торопимся, правда?
– Я хочу знать, – продолжает Мухомор, – что за адский тигель бурлит внутри вашего организма, перед которым бессилен отец Вселенской Чумы. И пока я этого не узнаю…
– Помню, помню, – отвечает Маша равнодушно. – Вы будете брать у меня анализы, шарить по мне своими сканерами в пыточном кресле и развлекаться в том же духе. Удачи вам, милый доктор.
Шепча: «Как вы мне все надоели!», она прерывает связь. Несколько минут сидит спиной к экрану и бесцельно болтает ногами. В модуле воцаряется тишина. То есть, конечно, откуда-то доносится слабое тиканье, со всхлипом просыпаются ненадолго воздуховоды, деликатно тренькает застарелый таймер с напоминанием о чем-то, что казалось важным целую вечность тому назад, сами собой возникают и пропадают разнообразные технические шумы. Маша давно привыкла к тому, что модуль живет собственной жизнью, ничем особо ей не досаждая.
Что с ней должно случиться, чтобы доктор Вишневский остался доволен? Что может вернуть ему утраченную душевную гармонию?
Маша знает, как умирают от кванна люди. Организм вдруг начинает стремительно разлагаться заживо. Резко повышается температура, потому что прошляпившие момент чужеродного вторжения фагоциты пытаются отмобилизоваться, восстановить боевые порядки и выбить агрессора с захваченных позиций. Но обмен веществ уже идет вразнос, стенки сосудов истончаются и расползаются, как ветхое сукно. Кванн набрасывается на все, что встречает на своем пути, и рвет в клочья с остервенением, с ненавистью – если такое высокое чувство может быть присуще элементарным структурам. Оголтелая ксенофобия на клеточном уровне… Внутреннее кровотечение становится внешним. Кости превращаются в губку. Кожа расслаивается и отходит от мышечных тканей. Волосы выпадают в первую очередь. И ногти. Это ужасно выглядит и могло бы причинять ужасную боль. Но в первую очередь от кванна гибнут нервные волокна и умирает мозг…
Если доктор Вишневский мечтает наблюдать, как весь этот ужас происходит с Машей, то у него весьма странные представления о радостях жизни.
– Мистер Пермяков на связи, – учтиво напоминает Мистер Паркер.
Ворча под нос: «Мистеров-то расплодилось…», Маша безо всякого энтузиазма придает прическе некое подобие формы и поворачивается к экрану лицом. Оттуда на нее молча смотрит Гена Пермяков, и глаза его полны жалости.
– Ну? – спрашивает Маша сварливо. – Долго ты намерен держать паузу?
Пармезан беззвучно шевелит губами и наконец роняет:
– П-привет.
– Привет, – не возражает злобная Маша.
– Классно выглядишь…
– Врешь, – говорит Маша сухо. – Я выгляжу отвратительно. А еще отвратительнее то, что мне не хочется приводить себя в порядок. А знаешь почему?
– Знаю, – понуро кивает Пармезан. – Потому что мы заточили тебя в железную клетку на мертвой планете и бросили там на растерзание одиночеству и рутине.
– Вот видишь, у меня ничего нового. Ну что, до связи?
– Подожди, – мямлит Пармезан. – Чего ты в самом деле… Мы все об этом думаем. Мы, если хочешь знать, только об этом и думаем. И не только я… от меня толку мало… а Стаська, и Элька, и Леденец…
– И как? Много надумали?
– Маша, – говорит Пармезан с укором. – Но ведь ты нам ничем не помогаешь.
– От вас тоже помощи негусто, – фыркает Маша.
