что все обошлось. Теперь, каждый раз, бывая в городе, я навещаю это место, знакомлюсь здесь с множеством заблудших овечек и часто помогаю им материально и морально, если потребуется.
Эдвард смотрел на улыбающуюся подругу и от беспокойства по привычке начинал потихоньку расчесывать щеку.
— Почему ты не писала мне, когда тебе было плохо? — наконец решился он, пытаясь найти в глазах Линдси хотя бы намек на то, что сейчас ей, возможно тоже плохо, и она не справляется. Быть может, именно сейчас ей тоже нужна помощь.
— Я не хотела, чтобы ты переживал из-за меня, — вздохнула девушка. — Ты привык видеть меня сильной, привык видеть вечно неунывающего и пытающегося подставить и плечо, и щеку клоуна, веселящего других. Я очень боялась, что ты разочаруешься во мне, и я до последнего была уверена, что справлюсь со всем самостоятельно. В конце концов, я почти нашла способ это сделать.
— А что же сейчас?
— Сейчас меня спасают эти люди, что ты видишь вокруг. Ты тоже потерянная овечка. Отчасти именно поэтому я смогла дружить с тобой все эти годы. Мне неинтересны те люди, которые окружают меня только в связи с моим положением в обществе. Они не кажутся мне живыми. Они будто совсем не умеют чувствовать. Мне кажется, что даже в насекомых больше чувственности, чем в этих напыщенных индюках. А люди здесь — они живые, понимаешь. К тому же, здесь часто бывают ужасно умные личности, которые помогают другим здесь становится умнее. Здесь даже был однажды человек, который, как и я, увлекался насекомыми и посвятил всю жизнь их изучению. Он рассказал мне об этих существах даже больше, чем было написано во всех учебниках, вместе взятых. Ох, это был просто замечательный человек!
Эдвард наблюдал за тем, как лицо его подруги светлеет с каждым сказанным словом, и понимал, что никогда еще не видел ее настолько счастливой. Линдси открылась ему совершенно с иной стороны, и могло даже показаться, что Эд никогда и не знал ее настоящую, но это было бы не совсем правдой, ведь с ним девушка была всегда искренней и никогда не скрывала своей натуры, просто сейчас настало время разглядеть ее немного с другой позиции.
— Как же ты нашла меня?
Линдси, сменив выражение лица с близкого к одухотворенному на более серьезное, как-то печально усмехнулась и, огладив рукой, лежащую на ее плечах голубую шерстяную шаль, приготовилась продолжать объяснять происходящее.
— После того, как ты убежал, ничего толком не объяснив, я сначала решила, что не буду ничего предпринимать, ведь, в конце концов, ты точно уже не ребенок и можешь самостоятельно принимать решения и уж точно справишься с их последствиями. Однако когда я услышала новость о том, что в Квинстоне было совершено покушение на королевского племянника, я поняла, что ты явно полезешь на рожон или уже это сделал, и во мне заговорила тревога. Сначала, я, правда, не совсем поняла, почему о совершенном покушении сообщили только спустя почти двое суток, и приехав в Квинстон, запуталась еще больше. Знал бы ты, как сильно я была удивлена, когда узнала, что на следующий день покушавшийся вернулся в особняк, и в нем опознали тебя!
Линдси нервно засмеялась и, прервавшись, попросила Лиз принести ей воды. После того, как она отпила немного из глубокой алюминиевой чаши, Линс наконец смогла продолжить.
— Я, возможно, могла бы поверить, что ты совершил это покушение и ко мне приехал уже из Квинстона, чтобы на следующий день махнуть обратно и закончить с начатым, но это, как минимум, было бы бессмысленно. Да и я знала тебя слишком хорошо, чтобы поверить в то, что ты мог бы повести себя столь нерационально.
— Эй, Линс, то есть ты считаешь, что чисто теоретически я способен на убийство? — Эд хотел, чтобы это прозвучало как шутка, но в голосе вполне явно прорезались нотки обиды.
— Я видела, как ты, не дернув ни рукой, ни глазом, вспарывал живот вороне, только чтобы на практике понять, почему она может летать, и ты думаешь, что я не могу предположить, что ты не можешь точно также ради интереса убить человека?
Линдси прищурилась, из-за чего ее глаза превратились в две щелки, из которых она будто каким-то своим особым механизмом пыталась просканировать Эда на его способность к убийству. Парень же, в свою очередь, упорно отводил взгляд, вспоминая о вскрытых трупах в подвале. Он оставил их там, заперев подвал на ключ, который забрал с собой в надежде, что отец не додумается вскрыть помещение подручными способами, учитывая, однако, что до этого подвалом почти никто из членов семьи не пользовался.
Но трупы все еще лежали там, и Эд все еще помнил о том, как с тщательным упорством пытался найти в них что-то кроме истрепанной алкоголем печени и женских половых органов, бывших также не в самом лучшем состоянии, которые говорили о образе жизни их владельцев.
Правда ли он настолько невинен, как об этом думали все остальные. Что если он правда как-то причастен к этому убийству. Хотя бы тем, что относился ко всем этим жертвам не как к реальным людям, а как к расходному материалу.
Видя, как Эдвард резко начал терять вообще всякий интерес к разговору, падая духом, и будто начиная погружаться глубоко в себя, Линдси прикоснулась к его плечу, осторожно поглаживая его.
— Я же шучу, Эд, — проговорила она. — Да, не очень удачно получилось, но я правда не считаю, что ты можешь быть убийцей. Ты не плохой человек, Эдвард Вилтон. Хоть я, возможно, и не всегда была достаточно близка с тобой, но ты очень дорог мне. Иначе я бы точно не пришла сюда, чтобы спасти тебя сейчас. Я помню все твои вспышки гнева, даже самые ужасные и пугающие, но во время них ты никогда не позволял себе причинить мне вред, если я находилась рядом, или кому-либо еще.
Но все эти слова нисколько не успокаивали Эдварда. Он чувствовал себя все более и более несчастным, на подкорках сознания начиная испытывать все большую жалость к себе. Ничего этого сейчас бы не было, если бы тогда его сестра была жива. Она единственная могла влиять на состояние Эда, она единственная действительно его понимала. Линдси смогла стать ее заменой, но она не могла настолько отчетливо чувствовать то, что чувствовал сам Эд. Пэл всегда оказывалась рядом, чтобы поддержать парня, но она не была ей. Энни. Его маленькая Энни. Маленький цветок, загубленный еще будучи заростком.
В груди опять начинала кипеть ярость.
