И сокровища опять же. Разве можно бросать сокровища?
Чарльз отряхнулся, сбрасывая липкие цепи чужой воли. Нет уж. Он даже не был уверен, покажет ли кому-нибудь сделанный слепок. Слишком уж… опасно.
Для тех, кто придет сюда.
Хотя все одно придут.
Остаток дня – а солнце клонилось к закату слишком уж стремительно, ушел на то, чтобы отойти от проклятого города как можно дальше. И лишь когда тот вовсе исчез, растворился в сумраке, дышать стало легче. Чарльз и дышал.
Сидел, глядел на пламя, уже почти привыкнув к цвету его, и дышал.
Ночью. Сыростью. И терпкими запахами трав. Конским потом. Собственным. Другими запахами, которые стремился разобрать, разложить на части, выискивая средь них те, особенные, которые привязывали его к яви. Стоило прикрыть глаза, и перед ними вставали белесые, словно костяные, стены города.
- Не открывается, - пожаловалась Милисента.
На траву упало одеяло, на него – пурпурный плащ из ткани тонкой и блестящей, весьма похожей на шелк. Матушка бы оценила.
…а ведь это тоже доказательство.
И надо попросить. Ему отдадут. Зачем им с Эдди плащ? А золото? Золото Чарльз тоже выкупит. По хорошей цене.
- Если оно вообще должно открываться.
Золото лежало кучей.
Милисента выгребла из карманов кольца и перстни, какие-то спутанные цепочки, которые завязались блестящими узлами. И в этих узлах поблескивали глаза драгоценных камней. Упало змеею тяжелое ожерелье. Покатились, но были остановлены Эдди широкие браслеты.
Милли же потрясла невзрачного вида коробку. Внутри определенно что-то было.
- Забавно, если окажется, что там любимая детская погремушка, - проворчала она и повернулась к сиу. – Так что тут это… символы власти?
Она подняла перстень, украшенный крупным синим камнем. Если это сапфир, то воистину огромный. Камень в сумерках казался почти черным.
Сиу молча протянула кусок мяса. А вот к деревяшке притрагиваться не стала. И Чарльз решил, что это разумно. В конце концов, кто их эти древние и проклятые клады знает.
А вот золото…
Вернуться домой. Описать. Открыть музей… многие ведь создают собственные музеи, так чем он хуже? Экспозиция… золотые сокровища Проклятого города.
Или лучше Тайного?
Боги, какая пошлость. Матушка так и скажет.
- Голова болит, - пожаловался Эдди. – Будто кто-то по макушке кулаком бухает.
И Чарльз снова согласился.
Бухает.
От этого буханья там, внутри, становится жарко. И еще мутит.
- Красивенько, да? – Милисента вытащила ожерелье, представлявшее переплетенных между собой змей. Чешуёй их были драгоценные камни, подобранные сложным узором. И змеи казались живыми.
- Я… лягу, - Эдди поморщился и руку к носу прижал. А затем уставился на ладонь, которая окрасилась алым.
Алым-алым.
Нарядным.
И у Чарльза такая же. И… кажется, голова кружится. А еще бухает изнутри. Это потому что мысли ломятся. Мыслям тоже нужна свобода. Наверное, если разбить голову, то они выйдут наружу. И станет хорошо. Бухать точно перестанет.
Чарльз огляделся, пытаясь найти хоть что-то, о что можно было бы разбить голову.
Но…
Камень!
Точно.
Вон, торчит из седой травы, манит. Если подойти…
- Эй, ты куда? – голос Милли донесся издали.
Куда, куда… какое ей дело? Обычная девица слишком вольного воспитания. И не ей мешаться. Не ей мешать. Чарльз поднялся и сделал шаг.
Второй.
Его схватили за руку, и это прикосновение вызвало такую нечеловеческую ярость, которой Чарльз никогда-то прежде не испытывал. Он обернулся, оскалился…
И рухнул в траву.
- Вот же… - донеслось сверху. – Этак он живым и не доедет, если все время по голове бить. Хотя… мозгов там явно немного.
Это было обидно.
Графчика я тянула до лагеря сама. За ноги. Но мордой к верху. Я ж не совсем злая, я так… а шустрый, главное, какой! Только отвернулась на мгновенье, а он уже по степи несется, что твой олень, да к городу. На силу догнала.
И не остановить собиралась, а спросить, чего это он вдруг.
А он как повернулся, глянул, прям сердце в пятки ухнуло, и еще оскалился по-звериному. Правда, больше ничего не успел, потому как камень ему прилетел.
Прямо в лоб.
Вот графчик моргнул, стало быть, от столкновения этого, и рухнул, где стоял. А я еще подумала, что этак мы его точно живым до цели не довезем. Но камень подняла.
Камни правильные на дороге не валяются.
- Спасибо! – крикнула я сиу, которая стояла с ремнем наготове, и с камнем, в него вложенным. Ну это, думаю, если бы первого мало было.
Сиу кивнула.
И села.
А я… я склонилась над графчиком. Ишь ты какой… обиженный. Губы скривил. Шевелит. Но зато живой. А голова… глядишь, дурь всякая из нее выбьется, то всем полегчает.
Я поглядела туда, где чувствовался город.
Зовет.
И меня тоже. Если сосредоточиться, если прислушаться, то будто песню кто-то поет. Заунывную. И ласковую. И зовет тоже.
Нет уж.
Не надо меня звать. Выбрались и слава богам. Ну или одному. Тут я не решила еще, кто прав, мамаша Мо с её верой, наш пастор, которого она полагала еретиком и порождением ада, причем тут я местами готова была согласиться, или же «Большая энциклопедия верований и суеверий».
В общем, всем.
Я подхватила Чарли за ноги.
Оглянулась. Неужто Эдди не поможет? Но тот сидел неподвижно, вперившись взглядом в огонь, и только чутка покачивался. Что бы с ним не происходило… в общем, побежать ему не позволят. За плечами Эдди я различила знакомую тень.
Ну… ему голову не расколют. Надеюсь. У братца она на диво крепкая.
- Что ж вы такие-то… - я потащила Чарли по траве. А тяжеленный! И главное с виду тощий, прям совсем никакой солидности. Откудова вес, спрашивается? В кости что ли ушло? Или, может, у него там, внутрях, магия, которая тоже тяжелая?
Подумалось даже, что ничего-то с ним подле лагеря не станется. И сиу присмотрят, раз уж вовсе они за нами приглядывать взялись. Ночи ныне теплые.
Почти.
И вообще я не обязана всяких там слишком шустрых и головою удареных таскать. Однако и бросить совесть не позволила.
Дотянула.
И даже к костру подкатила, а после в приступе заботы – может, права матушка, и с возрастом у женщин появляется это самое желание, кого-нибудь узаботить – одеяльце наверх кинула. Еще бы и по волосам погладила, но тут уже сама поняла, что чересчур.
Руки убрала.
Вернулась к Эдди.
Братец, кажется, не заметил. Он сидел, вперившись взглядом в пламя, перебирая пальцами костяную свою дудку. Из носа текла кровь, капала на одеяло.
- Он никуда не уйдет, - сказала я сиу и прислонилась к плечу Эдди. – Но… ты знаешь, что с ним?
- Он видит.
Это была не та, что всегда говорила с нами. Другая.
- Присядешь? – спросила я, не оборачиваясь. – Неудобно говорить с тем, кто стоит сзади.
- Не обязательно говорить.
- Город зовет, - плач, еще недавно раздававшийся где-то там, далеко, вдруг окреп. И теперь я слышала его ясно. И могла бы разобрать причитания. Если бы захотела.
Но я категорически не хотела.
- Зовет, - после недолгого молчания согласилась сиу. И выступила-таки из тени, чтобы опуститься на траву. Она была… она была точно такой же, как та, другая. Разве что узор на лице несколько отличался. И косы были заплетены иначе. А так… высокая, тощая.
Нечеловеческая.
И ходит босиком. Пальцы на ногах у нее длинные.
- Ты не любишь нас. Людей, - сказала я, чтобы хоть как-то заглушить назойливое хныканье, которое то стихало, давая надежду на тишину, то взрывалось в голове.
- Вы любите сиу?
- Нет. Не знаю. Я раньше не встречала никого из вашего народа.
У нее темные глаза, цвета старого дерева. И взгляд она не отводит. И… она молода. Много моложе той, другой. Откуда я это знаю?
Не знаю. Но знаю. Ерунда какая.
- Ты её дочь?
- Великая мать редко кому из нас дает возможность дважды испытать себя.
