Сыч.
– Самый ходовой – хмель, в Эйдене за него хорошую цену дают. А если еще севернее спуститься, так еще больше получишь.
– И сколько они за баржу с товаром выручили? – спрашивал кавалер.
– Баржа новая совсем, если даром отдавать, так две тысячи дадут, – говорил Иштван, прикидывая в уме, – а четыре тысячи пудов хмеля… тоже по-всякому две тысячи монет получишь. А то и больше.
– Неужто талеров? – не верил сержант.
– Да уж не пфеннигов, – ухмылялся Иштван.
– Да, – размышлял вслух Сыч, – за четыре тысячи монет не то что пятерых людишек, даже больше зарежешь…
– Я про пятерых не говорил, я не знаю, сколько на барже людей было. Но обычно такой баржей трое управляют, да купец с помощником едет. А может, там и вовсе их двое на барже было.
– А девчонку ты сам у Рутт просил или она монету зажала и с тобою девкой рассчиталась? – спрашивал Волков.
– Нет, девку я сам просил, думал трактир на дороге поставить. Пивом да харчами приторговывать, да пару шлюх завести, вот и просил девку у Рутт. Она и взяла из приюта самую костлявую.
– А Рутт, как и Вильма, из приюта?
– Все они оттуда, – сказал Иштван.
– Все? И что, много их? – удивлялся кавалер.
– Да, немало их оттуда вышло, – нехотя говорил Иштван. – Госпожа Рутт…
– Прямо так, «госпожа»? – перебил его Волков. – Вильму вон Шалавой кличут, а эту «госпожой» зовут? Ну-ка, рассказывай, почему Рутт «госпожой» называют.
– Так Рутт Вильме не ровня, – продолжал Лодочник, – Вильма шалупонь кабацкая, воровка и шлюха, а Рутт… она с купцами знается, да с судьями, да с банкирами. Большие дела делает. Я помню те времена, когда и она по кабакам волосатым пирогом приторговывала, а звали ее тогда Рябая Рутт, так то когда было. Теперь любому, кто это вспомнит, она глаза вырвет. Теперь она госпожа.
– А еще кто из приюта в городе промышляет? – спросил Сыч.
– Вильма, а из старых Веселая Рози и Монашка Клара. Ну и молодые девки еще есть.
– И все из приюта? – не верил Волков.
– Все оттуда.
– Я смотрю, у вас одни бабы бандитствуют, – все больше удивлялся Сыч. – А мужики тут совсем не верховодят?
– Давно уже нет таких, все мужики или под бабами работают, или ушли на покой, – неожиданно произнес молчавший до этого сержант.
– Либо в реке, – мрачно добавил Иштван.
Волков поглядел на него и спросил с усмешкой:
– А ты сам-то как теперь жить тут думаешь, ты же про Рутт нам все рассказал?
– На дыбе да под каленым железом я бы и так все рассказал, – отвечал Иштван. – Я уже решил: ежели выйду отсюда живым, сразу подамся на север. Рутт узнает про то, что я языком трепал, так убьет немилосердно.
– Убьет, значит? – уточнил Волков с улыбкой.
– А вы, господин, зря улыбаетесь, она и вас убьет, если сможет, у нее не заржавеет. – Теперь усмехался Иштван. – Ей будет не впервой.
– И как? Наймет кого? – интересовался кавалер, не очень пугаясь.
– Не знаю, господин, но если вы ей мешать надумаете, то не сомневайтесь, способ найдет. Сгинете, как не бывало.
Они еще долго расспрашивали Иштвана Лодочника о его делишках, о том, как он баржи на реке грабит по ночам. Тот неохотно, но говорил. Впрочем, ничего нужного или интересного Лодочник больше не сообщил, да они с Сычом и не знали, что еще у него спрашивать. Волков велел его увести. Но сам покидать подвал для допросов не спешил и сидел, уставившись на огонь лампы.
– Экселенц, даже уж не знаю, что делать дальше. Если не найдем Вильмы или Ганса, то и мыслей у меня боле нет, как вашу вещичку искать, – сказал Сыч, поигрывая гирей своего кистеня.
– Не знаешь? – рассеянно спросил Волков. – Сержант, приведи мне сюда этого… трактирщика.
Сыч ничего не сказал, смотрел на кавалера с интересом, а сержант ушел и вскоре вернулся с трактирщиком. Езеф Руммер немедленно стал кланяться кавалеру, держался подобострастно и улыбался.
– Так, скажи мне, трактирщик, Вильма грамотна была? – спросил кавалер.
– Господин, так вроде я ж говорил вам, что за чтением ее не видал. Не думаю я, что она грамотна, куда ей. – Трактирщик продолжал улыбаться.
– Ну а Рутт грамотна?
– Какая Рутт? – медленно переспросил трактирщик, и улыбка сползла с его лица.
– Рутт, та Рутт, которую все называют Рябой, – сказал Волков.
– Вы уж простите меня, господин, – вкрадчиво начал Езеф Руммер, – но Рябой ее никто уже давно не зовет.
– Дела мне нет, как там ее зовут теперь, отвечай, грамотна она?
– Грамотна, господин… Кажется. Да еще у нее и люди есть, которые грамотны, – мямлил трактирщик. Видно, про Рутт он совсем говорить не хотел.
– Чего ты, – говорил Сыч, – никак боишься бабу эту?
– Господа добрые, я и Вильму-то побаивался, а уж про госпожу Рутт и вовсе говорить не хочу.
– Боишься, подлец, – смеялся Фриц Ламме.
– Я бы на вашем месте тоже опасался, – чуть ли не плакал Руммер.
– Никогда ты не будешь на нашем месте, – заверил его Волков. – Говори, чего бояться, если решишь с Рябой Рутт связаться.
– Всего, господин, – трактирщик явно не хотел обсуждать ее. – Не невольте меня, добрые господа.
– Говори, дурак, на дыбе все одно скажешь, – заверил его Сыч.
Но трактирщик в ответ только жалостливые гримасы корчил и молчал. Волков повернулся к сержанту. Тот стоял и рассматривал что-то в темном углу, и взгляд его был такой отрешенный, словно все, что тут происходит, его вовсе не касается.
«Ишь ты, и этот боится Рутт, – подумал кавалер. – Что ж это за баба такая». Но Волков хотел знать, с чем он может столкнуться, и поэтому спросил у Гарденберга:
– Сержант, ну а ты что о Рябой Рутт думаешь?
Тот скривился и поглядел на свои пальцы, словно кто-то иглой ткнул в его руку. Так и разглядывал ее. Но кавалер ждал ответа:
– Оглох, сержант?
Сержант наконец собрался и произнес серьезно:
– Я ничего недоброго о госпоже Рутт сказать не могу, это достойная женщина. – Затем пояснил: – Да и неведомо мне о ней ничего. А что раньше было… Так я того и не помню.
Волков устал, сидел, смотрел на сержанта и понимал, что тот врет, думал разбить ему морду, но силы кончились. Две ночи спал мало, ел кое-как, откуда им взяться? Поэтому вздохнул только и, опираясь на руку Сыча, встал и сказал, кивнув на трактирщика:
– Этого в камеру, завтра продолжим.
А сержант вдруг поспешил за Волковым и на лестнице, догнав его, пока никого вокруг не было, заговорил тихо:
– Господин кавалер, вы уж не серчайте на меня, я по взгляду вашему видал, что осерчали, но вы съедете с
