промеж рог-то покомандую.
– Хватит! – рявкнул Волков. – Сыч, давай воду, Ёган, бери деньгу – и на базар. Сержант, вниз иди, скоро буду.
На том все и разошлись, а кавалер полез из кровати, размышляя о странных делах, что в городе этом происходят.
Спуск к реке крутой, а земля сырая и скользкая после холодных дождей. Там, внизу, под старым деревом, на котором висела ведьма, два стражника жгли костерок – сыростью тянуло от реки. Спуститься к полумертвому дереву хромому человеку было непросто, приходилось скользить по глине сквозь сухие палки прошлогоднего репейника. Максимилиан помогал, придерживал его за руку. Ёган и монах остались с лошадьми, а Сыч уже был внизу, рассматривал ведьму и все вокруг.
Платье на Вильме было недешевое, но порванное, в грязи и в репьях. На ногах только один башмак. Под ногами чурбан валялся, словно она сама его сюда притащила и с него повесилась. Ведьма запрокинула голову вверх, глаза ее были полуприкрыты, а вот рот широко открыт. Вид она имела не такой, как все покойники, даже кожа еще не стала ни серой, ни желтой. Если бы не синюшный след под веревкой, то и не подумал бы никто, что баба мертва. Просто в небо уставилась или нос задрала, чтобы чихнуть. Волков с удивлением заметил, что зубы у нее хороши, и Сыч тут же сказал:
– А зубы-то как у молодой, хоть орехи грызи.
Сержант кивнул и добавил:
– Да и сама вся налитая бабенка-то. Дойки у нее не висят до пупка, хоть замуж ее выдавай. – Он вздохнул. – Жила, кутила, пила, веселилась, а все равно повесилась.
Сыч только хмыкнул в ответ и ехидничал:
– Да уж конечно – повесилась. Похмелья, видать, не перенесла.
– А что же? Не сама она повесилась? – искренне удивился один из стражников.
– А башмак один сама потеряла, в одном сюда пришла, а через репьи кубарем летела. Вся как черт грязная.
– А может, и кубарем летела, может, пьяная была, – не сдавался стражник.
– Ну да, летела кубарем, а пенек в темноте не потеряла, и пьяная была, а с веревкой вон как управилась, вон какой узелок себе смастерила, любо-дорого смотреть на такой. Тут трезвым захочешь себе такой узел связать, так призадумаешься, как сделать, а она ночью и пьяная смогла, – Сыч поверг соперника.
Стражник вздохнул и сказал:
– Ну, всяко может быть.
– Всяко может быть, – передразнил его Сыч, – всяко, да не всяко.
Он замолчал, огляделся вокруг и произнес:
– Я вот что думаю, экселенц, зачем ее повесили тут? До реки тридцать шагов, кинули бы туда – и дело с концом. Все шито-крыто. А ее вздернули. На кой?
Волков сразу об этом подумал, как только увидал повешенную. Он тоже огляделся и сказал:
– А то знак, Фриц Ламме.
– Что за знак? – не понимал Сыч.
– Предупреждение: меч тебе вернули, воровку наказали – убирайся отсюда подобру-поздорову. Ее-то мы повесили, а ты просто сгинешь в реке. Ты ж вроде умный, неужто не понял посыла?
Фриц открыл рот, да не нашелся что сказать, так и стоял. А кавалер стал смеяться над ним:
– Чего закаменел, скажи что-нибудь. Или хоть варежку запахни, людей смешишь.
– Смеетесь? – наконец заговорил Сыч. – Мне-то не смешно что-то.
– Никак боишься? – тихо спросил Волков.
– А чего же не бояться, людишки местные ведьму вон как запросто вздернули. И с нами шутить не будут, хоть и воры простые. Думаю я, почему вам не страшно? – так же тихо отвечал ему Сыч.
– Тут ты прав, сдается мне, что здешний люд шутить не будет, да и непростые это воры, они баржи хмеля воруют, по четыре тысячи монет за них берут – за двадцатую часть такой деньги нас всех в землю живьем закопают. Так что правильно ты боишься, – кавалер перешел на шепот.
– Так отчего же вы спокойны, экселенц?
– Так я свой последний страх года три-четыре назад потратил, когда с товарищами в пролом пошел. С тех пор бояться мне нечем стало.
Волков еще раз огляделся вокруг: и сверху от дороги, из кустов, и с реки, где стояли лодки с рыбаками на течении, хорошо было видно, как они с Сычом шепчутся. Те, кто вешал ведьму, могли сейчас за ними наблюдать. И он продолжил:
– Правильно делаешь ты, Фриц Ламме, что боишься. Страх не раз мне жизнь спасал. Может, кто из этих, кто ведьму вешал, сейчас на нас смотрит, вот только мы отсюда не уедем, пусть они хоть всех городских ведьм перевешают.
– А что ж искать-то будем, экселенц?
– Первое, что я хочу точно знать, грамотна ли она была, – кавалер кивнул на повешенную.
– Значит, бумаги будем искать, – констатировал Сыч.
Волков поднес ему к носу кулак:
– Тихо ты, чего орешь.
– Понял я, понял, – понизил голос Фриц Ламме. – Сначала выясним, грамотна ли была Вильма, а если нет, то кому бумаги украденные показать могла.
– Даже если и знала она письмо, бумаги те такие были, что только умному по разуму. Уж никак не воровке. Ничего с ними она бы не смогла сделать – нужно думать, кому из местных людишек эта ведьма могла их отнести. – Волков подумал немного и добавил: – Если, конечно, они ей в руки вообще попадали.
– А если они ей не попадались?
– Значит, будем искать, пока не узнаем, что нет их вовсе.
– Вот так, значит? – задумался Сыч.
– Да, так. Ну, есть мысли?
– Ну, так теперь есть, – продолжал Сыч задумчиво, – сначала возьмем за зад нашу красавицу.
– Какую еще красавицу? – удивлялся кавалер.
– Эльзу Фукс, что сидит сейчас в людской в гостинице нашей. Спросим у нее. Уж кто, как не она, знает, грамотна ли была Вильма.
– А дальше?
– А дальше пойдем к коменданту в тюрьму и взбодрим наших сидельцев – может, кто из троих скажет, кому Вильма могла умные бумаги отнести.
Вот за это Волков и ценил Сыча, тот всегда мог всю работу выстроить и все наперед разложить. Еще бы опрятнее был…
– Ты когда одежду постираешь?
– Сегодня, экселенц, – привычно обещал Фриц Ламме.
– Опять брешешь, опять меня обманешь!
– Клянусь, экселенц.
– Сыч, отберу у тебя колет с моим гербом. Весь замызган, а рукава, словно ты в грязи ковырялся. Мне стыдно, что ты мой герб носишь.
– Да клянусь же, экселенц. Сегодня же постираюсь.
Они шли к подъему, и Максимилиан подбежал к Волкову, чтобы помочь подниматься по скользкой глине, а сержант кричал им вдогон:
– Кавалер, а что с бабой делать?
Он взял алебарду у подчиненного и качнул повешенную.
– Что хочешь, – отвечал Волков, не оборачиваясь, – хоть в
