И эта просьба далась ему нелегко.
— Буду рада помочь.
— Вот так просто?
— Мне отчего-то кажется, что вряд ли вы попросите невозможного.
А еще ей отчаянно хочется помочь хоть кому-то.
— У меня есть сестра. Кроме Натальи. Мы… не слишком близки, так уж получилось. Но я узнал, что ей нужна помощь, но… опасаюсь, что она откажется принять ее от меня.
Аргус заворчал, предупреждая.
— Прошу прощения. Нам… противопоказаны сильные эмоции. Особенно злость. Мешает контролировать тьму, — Глеб коснулся графина, и лед в нем потемнел, а вода стала мутной. — Дело в том… что помощь требовалась давно, а она молчала. И Наталья тоже молчала. Но Наталья давно уже живет в своем мире. Она с радостью упрятала бы всех в монастырь.
— И вас?
— Меня в первую очередь.
— Мне кажется, — осторожно заметила Анна. — Монах из вас получился бы весьма… странный.
— Это мягко говоря.
Его улыбка была усталой.
— Я буду рада помочь. Чем смогу.
Глеб помнил этот особняк. Старый дом, построенный на самой границе. Окна его смотрели на канал, отделенные от него лишь узкой линией тополей да оградой. Парадная выходила на Большую морскую, чем хозяева немало гордились.
Он помнил.
И эту кованую ограду, над которой поднимались острые пики.
И ворота. И даже человек, к ним приставленный, был будто бы тем же. Сама дорога к дому коротка, ибо земля в Петергофе дорога и никто не будет тратить ее на сады. Лестница в полдюжины ступеней.
Дверь.
Молоток, звук которого тонул в тишине. Ощущение какой-то неустроенности… это место давило, нависало своею лепниной, глянцевым виноградом, к ней присосавшимся.
Их проводили в гостиную, давши понять видом, сколь неуместен этот ранний визит, ко всему и без договоренности.
Их оставили в комнате, сырой и пропитавшейся той вонью, что поднималась над зелеными водами Невы весной.
И в этом вновь же виделось неуважение.
Пренебрежение.
Глеб коснулся шеи, почувствовав, как сдавил горло галстук.
— Знаете, здесь как-то… неуютно, — Анна осторожно коснулась руки, успокаивая. Захотелось вдруг обнять ее, коснуться губами волос. И не только волос. Вдохнуть ее запах. И свет. Ему отчаянно не хватает света. А у нее много, Глеб видит. — Мне случалось бывать в подобных особняках. Многие стареют, разрушаются. Никанор говорил, что зачастую у хозяев не хватает денег, чтобы содержать дом в должном виде. Когда-то он носился с мыслью купить подобный, чтобы старый и всенепременно со своею историей. Но…
— Не продавали?
— Не продавали. Ему… другому кому… пусть и за меньшие деньги, но…
— Главное, чтобы новый хозяин был с титулом, — Глеб осторожно потрогал ветхое с виду кресло. — Присаживайтесь. Оно вполне вас выдержит. Видите ли… деньги порой не главное.
Она смотрелась вполне гармонично.
Серое платье.
Серое кресло. Серое окно, за которым тоже все было серо и размыто. Чей-то случайный набросок углем, который страшно взять в руки, чтобы не испортить.
— Он это понял. Не сразу. Никто ведь не говорит прямо, находятся причины… веские… правда, однажды ему предложили жениться, но тогда он еще был женат на мне. И разводиться отказался, хотя предложение было весьма выгодным.
А вот о ее бывшем муже думать не хотелось совершенно, благо, появление Елены избавило Глеба от этого разговора, ставшего вдруг тягостным.
Изменилась.
Постарела.
И как-то сразу и вдруг. Или просто память его сохранила другую Елену? Хрупкую и веселую девчушку, которая мило краснела и танцевала вальс в пустой комнате, думая, что никто-то ее не видит. Она так спешила жить.
Так радовалась.
Первый бал. Белое платье. И нить розового жемчуга, который словно светился, впрочем, как и сама Елена. Тогда она делала вид, что не слышит шепотка за спиной, не понимает, отчего все столь осторожно обходят ее… просто веселилась.
И не боялась его.
Нынешняя… снова набросок углем, только черного становится больше. Черное платье из какой-то тяжелой грубой ткани. Серые руки. Лицо, будто скрытое под пепельною маской. Волосы, в которых видны нити седины.
Морщины.
И усталость во взгляде.
Вымученная улыбка и тихое:
— Здравствуй.
— Здравствуй, — Глеб сам себе кажется эхом.
Ее рука поднимается, касается лица и падает безвольно.
— Зачем ты приехал?
— За тобой.
— Зачем?
Странный вопрос. Потому что должен был. Ему-то казалось, что жизнь Елены устроена. Она ведь любит. И любима. И любовь эта способна преодолеть все, начиная от недовольства родных ее супруга, — кому охота принимать в род ту, чья кровь запятнана безумием? — и заканчивая непониманием света.
Он сам отошел в сторону, чтобы не мешать этой любви.
…вы же понимаете, что ни к чему привлекать внимание… и без того все сложно… я, конечно, вижу, что ваша сестра — прелестнейшее существо, и верю, что тьмой она не тронута, но поступок вашего отца… а уж слухи, которые ходили. Есть ли в них хоть доля правды?
Тогда Глеб солгал.
Просто не поверил, что тот низкий человек, тяготевший к табаку с тяжелым ароматом, поймет.
…бесконечно рад слышать… и все же… не поймите превратно, я бы предпочел, чтобы вы… не вмешивались в жизнь молодых.
И Глеб отбыл к проклятой границе.
— Почему ты раньше не написала? — он хотел взять Елену за руку, но та спрятала руки за спиной.
— Я писала.
— О пустяках. Не о проблемах. Наталье ты сказала…
— Она велела тебя не беспокоить, — взгляд искоса, в котором видится недоверие. И все же губа дрожит. Она так и не научилась держать маску, и этот факт несказанно обрадовал Глеба. — Она…
— Нашла тебе подходящий монастырь, — сказал он.
И Елена кивнула.
— А тебе и вправду туда хочется?
Нет.
Ответ читается по губам, которые дрогнули, но не произнесли ни слова. А Елена поворачивается к окну. Она смотрит на Анну, и хмурится, и силится улыбнуться, и кажется, недовольна, что у их с Глебом беседы есть свидетель.
— Возможно, она права, так будет лучше для всех.
— Для меня не будет.
— Ты упрям.
— А ты…
…бестолковая.
И безголовая. И злиться на нее не выходит, потому что в темных глазах блестят слезы. А Глеб никогда не умел успокаивать плачущих девочек, даже тех, которые уже женщины, но все равно еще девочки. И, наверное, обнимать ее не стоило, потому что слезы прорвались, потекли. Елена уткнулась в плечо. Она мелко вздрагивала и всхлипывала. И Глеб беспомощно посмотрел на Анну, а та покачала головой.
Наверное, стоило лишь подождать.
Наверное…
— Елена… — госпожу Верещагину-Серпухову Господь одарил миловидной внешностью и сочным басом, который с этой внешностью несколько дисгармонировал. — Мне сказали… у нас гости… и ты могла бы предупредить, что ждешь брата.
Елена замерла.
И всхлипнула тихо-тихо. И из-за этого всхлипа у Глеба появилось стойкое желание убить госпожу Верещагину-Серпухову, которая за прошедшие годы изменилась мало. Разве что белая кожа стала еще белее, а на шее появились едва заметные морщинки, справиться с которыми не были способны и лучшие из зелий.
Выглядела она моложе невестки.
И держалась уверенней.
— Если бы вы соизволили предупредить, — веер хлопнул по ладони, и звук вышел тихим, но резким. — Мы бы встретили вас подобающим образом.
— Ничего. И так неплохо, — Глеб неловко провел рукой по волосам сестры. — Я пришел забрать Елену.
— Даже так?
Взгляд холодный. Расчетливый. И удивленной хозяйка дома не выглядит, скорее слегка раздосадованной. Конечно, одно дело отправить неугодную невестку в монастырь, это вполне себе прилично, и совсем другое — позволить пойти неприятным слухам.
— Собирай вещи, — Глеб подтолкнул Елену. — Или не собирай. Твой гардероб давно стоит обновить…
Легкая тень скользнула по лицу госпожи Верещагиной.
— Я помогу, — Анна поднялась. — Если вы не против…
— Мы не представлены, — сочла возможным заметить госпожа Верещагина.
