Кажется, я начинал хоть что-то понимать.
— Сергей — твой муж?
Она медленно, устало кивнула.
— Мой муж… Теперь уже, практически… бывший.
Я посмотрел на меч с раскрученной рукоятью, лежащий рядом с ней на бетонном полу, на черную горошину, поблескивающую красным светом рядом со мной.
— Ты считаешь… это он поставил маячок?
Лицо ее исказилось… но только на секунду. Потом оно стало безжизненным и твердым.
— Да. Больше некому.
Похоже, этот вывод для нее самой был серьезно мотивирован, потому что ни тени сомнения не уловил я ни в ее лице, ни в голосе.
— Но он ведь… такой же тренер, педагог, как и ты?
Ее губы чуть изогнулись в слабой усмешке.
— Был. Когда-то. Но он давно изменился, а потом и…переродился до неузнаваемости.
Говорила она странные вещи, но я ведь и заранее знал, что объяснение, когда оно выйдет на поверхность, будет странным и, пожалуй, одновременно ужасным.
— Переродился?
Спросил я автоматически, просто потому, что не мог не поддержать разговор ничего не значащей — а что я мог знать? — репликой со своей стороны.
Ее лицо снова исказилось маской душевной боли и безмерного, всепоглощающего отчаяния.
Она уткнулась в свои раскрытые, трясущиеся ладони и зарыдала в полный голос.
4
Я не помню, как оказался рядом с ней. Я обхватил ее за плечи, прижал к себе. Острая, обжигающая жалость разрывала меня изнутри.
Ее слезы, горячие и такие обильные, что сразу становилось ясно — копились они не одну неделю, катились по моей голой груди. Я что-то говорил, бессвязное, бездумное, бессмысленное, что должно было успокоить не столько содержанием, сколько интонацией, а она обнимала меня крепко, как перепугавшийся насмерть ребенок, наконец-то встретивший потерявшегося родителя.
Я убаюкивал ее, как младенца. Она уже не сидела, а полулежала у меня на коленях.
За стеной, приближаясь, гулко гремел трамвай. Мигающий свет опять потускнел.
Ее тело, несмотря на холодную, промозглую сырость подземелья, было сухим и теплым, даже горячим на ощупь.
Внезапно Лиза глубоко вздохнула и напряглась у меня в руках. Я вдруг осознал, что моя ладонь лежит у нее на груди. Обнаженной груди, поскольку черный кружевной бюстгальтер ненароком сам собой расстегнулся.
Я отдернул руку.
Лиза приподняла голову, взглянула на меня черными бездонными глазами. В полумраке нельзя было разглядеть их выражения.
Моя ладонь, раскрытая, трясущаяся, как совсем недавно у нее самой, нелепо висела в воздухе над ее обнаженной грудью — бесстыдно белой, с темным пятнышком соска над сбившейся чашечкой бюстгальтера.
Одна ее рука уперлась в пол, другая — мне в грудь, словно она хотела оттолкнуть меня, но в последнее мгновение на этот первичный импульс наслоилось что-то еще.
Мое дыхание, вдруг ставшее неровным и шумным, выходило из меня горячими, все более горячими выдохами. Каким-то уровнем восприятия я ощущал подвальный холод, от которого мое тело начинало непроизвольно дрожать, не внутри меня, и гораздо ярче, разгорался жаркий огонь.
От ее взгляда, темного, загадочного, мне было не по себе.
По другому, встречному тоннелю загрохотал очередной трамвай.
— Прости, — выдохнул я.
Свет, и так тусклый, теперь больше походил на темноту, слабо разведенную желтоватым мерцанием.
— За что? — прошептала она.
Я не знал, что ответить, но ей, наверное, сейчас и не нужен был ответ. Я увидел, как заблестели ее глаза, а губы чуть дрогнули. Я не мог поверить, но это была улыбка. Самая настоящая — улыбка как непосредственное проявление овладевших человеком эмоций.
Потом она закрыла глаза, и обе руки ее расслабились. Все тело расслабилось, стало податливым, а улыбка с лица никуда не делась.
Моя ладонь легла на ее грудь, сжала. Я ощутил своей кожей ее быстро твердеющий сосок.
Она вдруг обхватила меня руками, привлекла к себе.
Застежка бюстгальтера щелкнула под моими лихорадочно суетящимися пальцами. Чашечки распались, окончательно обнажая груди.
Чуть приподнявшись, она дала мне возможность стянуть с нее трусики. Черный треугольник ее лона подался под моей рукой.
Она вздохнула быстро и жарко и, часто дыша, стала срывать с меня остатки моей одежды.
Ее тело было жарким, мое тоже полыхало огнем, но, когда я прильнул к ней, ее кожа показалась мне прохладной.
Меня пронзило острое и странное чувство — что-то вроде сладкой истомы. Ее руки притягивали, мягко, но неумолимо. Ее губы тоже были прохладны, этот контраст ощущений был таким сильным, что я не сдержал невольного стона.
Она коротко и шумно вздохнула в ответ. Ее ладонь, как мягкий горячий зверек, скользнула по моей спине, прижалась к ягодице, а потом мягко, но властно привлекла к себе.
Я ощутил ее бедра, ощутил, как наваливаюсь на них, как раздвигаются ее ноги, как напрягается и тут же мягко расслабляется ее живот, как мой член, набухший и пульсирующий жаром, скользнув по треугольнику ее волос, погружается, под ее короткий вскрик, во влажное тепло, плотное и мягкое одновременно.
В тот момент я почувствовал, что все это уже было — ее тело подо мной, горячее от желания, и ощущения от ее кожи, дарящей прохладу, — было не раз, а так, словно мы прожили вместе не год и не два, а целую жизнь.
«Познать женщину». Странное выражение, но сейчас, впервые для меня, оно казалось единственно верным.
Мои движения, вначале плавные, текучие, исполненные истомы, охватившей — я был уверен — нас обоих, становились все более быстрыми, резкими, сильными. Она отдавалась им и возвращала их в ответ, так что наши тела, казалось, не просто соприкасались, а проникали друг в друга.
А потом, когда наши движения стали совсем лихорадочными, телесные оболочки будто исчезли. Осталось лишь странное, пьянящее чувство контраста между жаром и прохладой, между движением и покоем, между мужским и женским.
Она вскрикнула, тонко, почти испуганно. В то же мгновение я ощутил ее всю — безвольно приоткрытые губы, крепкие прохладные груди с трущимися о мою кожу твердыми сосками, раскаленными, как угольки, мускулистый живот, обхватившие меня бедра. Она изогнулась, подавшись ко мне своим лоном в последнем усилии слияния. Лоно поглотило сперму, хлынувшую из меня кипящим фонтаном.
Яркая, пульсирующая, затяжная вспышка охватила нас обоих, ослепив и погрузив в беспамятство.
Лишь ощутив ее поцелуй, уже не страстный, а нежный, я начал приходить в себя.
Грязное подземелье, наше временное убежище, уже не казалось мне ни сырым, ни темным.
Потом мы лежали рядом и, странное дело, совсем не ощущали холода.
И снова меня охватило все то же странное чувство, что я давно ее знаю, что то, что случилось между мной и Лизой, уже было в прошлом, много-много раз, и еще больше будет в будущем.
Я знал, что это — иллюзия.
Лиза шевельнулась, повернулась ко мне. Ее теплая щека легла на сгиб моей руки.
— Странно, — прошептала она.
— Что странно? — тихо спросил я.
— У меня такое чувство, что мы знакомы давным-давно. И что мы… ну, — ее рука легла на мой живот, — давно уже спим друг с другом.
Я грустно улыбнулся. Все это было иллюзией — иллюзия близости, иллюзия тепла, иллюзия человеческих отношений.
Только вот почему от этой иллюзии нам и в самом деле тепло?
Я чуть приподнялся на локте, окинул ее взглядом.
— Боже мой, какая же ты красивая!
Несмотря на полумрак, я разглядел, что она покраснела.
— Ну вот, наконец-то и я дождалась комплимента.
Я любил ее в эти мгновения, и, наверное, она прочла это в моем лице. Тихо засмеявшись, она притянула меня к себе.
Ее тело, когда его ласкали мои руки, было желанным и загадочным, и не было уже никаких иллюзий, все было просто и ясно — мужчина и женщина, познающие друг друга на ложе любви.
Я вновь вошел в нее, она что-то шептала, тихо вздыхала. Ее руки ласкали меня, медленно, чувственно, в такт нашим плавным движениям. Потом ее шепотки и короткие вздохи стали превращаться в стоны и вскрики, но звуки уже потеряли значение, отдалились, став фоном.
