пойдут на дома, а в домах до старости жить!
Гость же нечаянный, едва в себя воротясь, давай спрашивать, где да у кого есть сирые отрочата. В доме приёмыши.
Спрашивал жадно, нетерпеливо. Сегда насторожилась. Начала перешёптываться.
Дикомыту с дружком большак в своё время позволил остаться, потому что их Геррик привёз. Опять же люди в здравом уме не отказывают витязям в тепле и приюте. Иначе доищешься кары. Да не от Матери, а поближе. Насядут разбойнички, к кому за выручкой побежишь? К ближайшей дружине. А там все знают друг дружку, и у всех память отменная…
Сегда гудела пересудами:
– Геррик наш муж отбойный, всё по чужбинам шарахается.
– Зато дом полная чаша, как такого не уважать!
– А этот Ажнок долгопряжский, кто знает его? Чьё слово за него молвлено?
– И на расспросы поди смолчи. Мало ли, вдруг от котляров прислан! Зане их поезд скоро появится…
– Сирых, скажут, всюду хватает, лишь в Сегде ни одного, это как? Правду бают или здесь от Матери отбежали?
Вот и вышло, что для начала поведали вопрошателю только про одну молодёнку. Сноху того самого Геррика. Привезённую, ну надо же, с правого берега. О ней было точно известно, что сирота.
А что молодой муж и батюшка богоданный оба в разъездах, так оно даже к лучшему. Кто с гостем беседы разумные поведёт, кто плечом бабоньку заслонит? Не постояльцы же?
Поглядим, решила благочинная Сегда. Посмеёмся…
– Тётя Ишутка! Тётя Ишутка!
Весть, как водится, доставила соседская ребятня.
– Тётя Ишутка, у Лыкова пожильца к тебе великое слово!
– Сделай милость, злато-серебро мужнее на ушках приподыми!
– Не в пронос чести сказанное послушай без страха!
Золото-серебро раздвигать нужды не было. Ишутка много не надевала, только лишь в защиту от нескромных речей. А вот к чреву, круглившемуся под просторным суконником, рука едва не метнулась. Что за пожилец, что за слова несовместные? Какое такое дело у него к мужатой жене?.. Сдержала движение. О том, что забрюхатела, ведала семья и два брата назва́ные. Иным незачем.
– Тётя Ишутка, захожень долгопряжский челом бьёт на просьбе!
– Сам бы пришёл, нога не велит.
– Дело ему непременное до тебя!
– Дядька Ажнок всю губу полозьями исчертил, всюду спрашивал, кто без холи родительской подрастает!
При этих словах, звонко брошенных через тын, за домом прекратилось уханье колуна, рвавшего кругляки на поленья.
– Куда? – осерчал мужской голос.
Серенькой тенью прошмыгнул отрок. Берестяной трухи с одежды не сбив, сокрылся в сенях.
– Котёха, – удивилась Ишутка.
Следом в передний двор вышел постоялец-витязь, именем Крагуяр. Хотел было с трёх шагов закинуть колун в кадку с талой водой, передумал, подошёл, опустил.
– Это кто тебе, Кайтаровна, беспокой причиняет?
Витязь был грозен, как полночный буран. Чёрные волосы на глаза, снизу во все щёки такая же борода, и в ней белые шрамы, брови сросшиеся, мохнатые. Дети с визгом хлынули от забора.
– Дело до меня чужому чуженину, что у Лыки лежит, – растерянно пояснила Крагуяру Ишутка. – Прийти просит милости ради… А как я пойду?
Не с холопами же через деревню спешить. Не с дедушкой ветхим.
Крагуяр слыл неулыбой, но взгляд потеплел.
– Так я провожу… если матушка свекровушка благословит.
Крагуяр въехал в Сегду распластанный на санях. И очень больно, медленно выздоравливал. Досталось ему при Сече от самого Лишень-Раза. Еле выручили крепкий шлем да верное оружие – совня, принявшая втулкой страшный удар.
Совню прямо в Устье оживил умелый кузнец, ходивший на лодье у Сенхана. Перековал втулку, сделал ножи взамен искорёженных. Древко Светел обещал в лесу поискать, прочное, черёмуховое. Как быть с расклёпанным шлемом, Крагуяр ещё не решил. Ковалю здешнему поклониться? К другому шлему привыкнуть, что Сеггар подобрал из добычи? Схожему, но не родному?
И нужен ли он теперь вообще будет – шлем…
– Как глаза твои нынче? – едва вышли на улицу, спросила Ишутка.
Витязь невесело отшутился:
– Который?
Удар Ялмака что-то расклепал у него в самой голове. Каждый глаз по отдельности видел хорошо, смотреть в оба не получалось. Крагуяр колол дрова, кривясь так и этак, попеременно. Радовался вернувшейся силе. Если бы не глаза, хоть беги куда-нибудь на торжок узнавать, что́ слышно про Царскую.
Сеггар, ясно, не выгонит… Сеггар и Летеня глухого оставил бы…
– Как мыслишь, на что Ажнок этот о сиротах пытает? – спросила Ишутка. – Родню вздумал искать? Сколько лет!
Улица раскисла после недавней метели. Деревянные мостки пора было поновлять. Крагуяр щурился, выбирал дорожку получше. Ему-то падать не страшно, отряхнулся, дальше пошёл, а вот ей…
Он сказал:
– Может, и родню.
– Губа Шегардайская, говорят, велика, в один год не обшаришь… – рассуждала Ишутка. Она опиралась на ухват, как прилично жене, вышедшей со двора в отсутствие мужа. – И позже много люду свои места покинуло. Тут след нашёлся, там потерялся…
«Ездит, тщится дознаться хоть полсловечка про молодого купца, сгоревшего на торгу. С женой и дочерью годовалой…»
Ишутка того прямо не говорила, но, ясно, надеялась.
– Может, и родню ищет, – сурово повторил Крагуяр. Огляделся порознь левым глазом и правым. Наклонился, тихо добавил: – А может, смутный он человек… недобрый подсыл. Про Светелка нашего выведывает.
– Ой! – Ишутка хотела прикрыть рот ладошкой, чуть в лоб себе ухватом не сунула. Отколе взялся Пеньков младший сынок, она знала с пелёнок. А ещё – что сторонним людям про то ведать излишне. Ну андарх. Ну по телу буквицы самородные. Чай, не хвост, не две головы. И вообще, избяного сора абы перед кем не метут.
Они с Крагуяром шли сперва заулками, избегая людей. Потом свернули к серёдке, где поновляли избу сыну старейшины.
– Почто Котёха удрал? – спросил витязь.
Ишутка отмахнулась рогатым посохом:
– Всё ига боится. Что взять с пасынка горького, ни от кого заступы не ждёт.
Крагуяр хмыкнул с презрением:
– До седых волос бежать и прятаться будет?
Ишутка смолчала. Крагуяр не Светелко, с ним не заспоришь.
Вот попрекнёт она: «Тебе хорошо о смелости рассуждать!»
А он посмеётся: «Нам с Незамайкой витяжество с неба упало?..»
И выйдет она дурой-бабёнкой, гордых дел не смыслящей. Крагуяр, конечно, вслух не скажет, но подумает. И она будет знать, что подумал, и приключится на душе смута.
Ишутка всё же заметила:
– Светелко наш хоть не прячется, а имя под спудом хранит.
Крагуяр склонился ниже, вновь шепнул в ухо, невидимое под кикой:
– Тайна его угрозна и сокровенна. Незамайка на привалах стружёной рыбой нас обносил, по двои санки тянул. Пока рубаху на нём раненом не завернули, никто и не знал. Сама суди, даром ли скоморошек с торга на торг кукол выводных возит, царского сына
