Правда, у Элиота совершенно не было времени, чтобы об этом с чувством попереживать: все, чем он занимался, укладывалось в треугольник «дом-работа-причал». Иногда приходила Николь, но совсем редко, когда ей что-то было нужно. А потом, когда родила Бланш, вообще перестала появляться и подавать признаки жизни.
Элиот не имел ничего против, приходил в квартиру и ложился спать. Ни на что другое сил уже не оставалось, но Элиот не видел причин для переживаний.
Он хотел надеяться, что их и нет. А все его мысли – это просто сомнения, свойственные любому человеку.
Семейство Сью по-прежнему держалось в стороне, в то время как Элиот все больше и больше вливался в семью Натана. Жанн некоторое время привыкала, а уж полностью осознав, что у нее вроде как завелся еще один сын, стала относиться к нему строже. Вроде: обязательно вымой руки, поужинай, не спи в одежде.
Элиоту было трудно и приятно, о нем давно никто не заботился. Даже Николь никогда не пыталась его поучать, вот Элиот и привык спать, не раздеваясь. Иногда не было ни желания, ни сил переодеваться в домашнюю одежду.
Всего один раз, поддавшись паранойе, Элиот попытался разговорить будущего пилота, когда Натан был достаточно далеко, чтобы его обсмеять. Пилот по имени Юрген, темноволосый и усыпанный веснушками такого объема, что они казались пигментными пятнами, тогда только развел руками: они учились тому, что их учили. Кристиана он даже не знал толком. Но почему-то их всех вместо работы отправили сюда: учиться летать и ждать, пока для них построят достаточное количество лагов. Специально сделанных для Завода – с широкой черной полосой на крыльях.
Элиот видел несколько экспериментальных заводских лагов, и они казались ему странными. Слишком широкое пузо, утяжеленные крылья и эта проклятая полоса, заканчивающаяся лентой. По идее, она должна была полоскаться на ветру, но эти лаги еще не вставали на крыло.
А заводчанам они нравились. Видимо, полностью отвечали их требованиям и запросам.
Натан в тот день вернулся с обеда страшно быстро, он влетел в квартиру с горящими глазами и тут же заорал:
– Вам бы надо это увидеть! Четыре с хреном года работы! И все готово! И все полетят!
Юрген непроизвольно втянул голову в плечи. Элиоту вообще казалось, что он боится полета. По крайней мере, без особого приказа он не спешил забираться в лаг и взлетать в небеса.
– Сегодня мы идем на показательный полет новых лагов, – сообщил Натан, разваливаясь в кресле. – А после этого тренировки пилотов будут проходить уже в воздухе.
Юрген совсем взбледнул и напряженно сглотнул. Видимо, и вправду боялся, что лаг развалится, как только оторвется от воды. Но Элиот почему-то верил, что не развалится. Что они будут даже крепче, чем те, старые, сделанные самим Григоровичем. Во-первых, конечно, потому что они новые и, наверное, даже прогрессивные. Ну, и во-вторых, не захочет же Старик возвращать все деньги или на что они там сторговались.
Элиоту очень хотелось, чтобы заводчане забрали свои лодки и убрались куда подальше от станицы. Потому что так будет лучше.
Хотя были, конечно, среди них и нормальные люди. Тот же Юрген, например.
Они вместе направились на причал, где, казалось, уже была вся станица. Столько знакомых лиц Элиот не видел давно, разве что во время обедов, когда все были заняты если не своей тарелкой, то разговором с соседями по столу. Все вокруг гудело и шуршало, и Натан, постояв немного на задворках, ухватил Юргена за плечо и решительно принялся проталкиваться сквозь толпу. Толпа негодовала, но хорошенько пнуть брата Старика никто не решался.
Поэтому стыдно было только Элиоту, который шел за ними. А что поделать? Посмотреть-то хочется, что там творится.
С другой стороны, если это показательный полет, то не обязательно стоять на самом краю – все равно будет видно все. Но у Натана были какие-то свои планы.
– Так, ну-ка, ну-ка, разрешите, – бормотал он, протаскиваясь сквозь ряды станичников, разбавленных напряженными заводчанами.
Наконец свободной рукой Натан вцепился в рукав Астора, который вздрогнул и оторвался от последнего инструктажа.
– Ну, а этот где? – поинтересовался Натан.
– Который из этих? – не смутился Астор, жестом призывая пилотов подождать.
Всего пилотов было шестеро: трое из крыла Астора и трое из Завода. Крылья были подняты только на трех лагах, и все они были местными, станичными.
– Который мой брат. Второй тоже сойдет.
– Не знаю, но сказали, что будут наблюдать.
Командир снова повернулся к пилотам. Дальше они уже говорили о чем-то отвлеченном, и Натану не осталось ничего лучшего, кроме как уйти в сторону. Юрген, что-то пробормотав, отошел к своим товарищам, а вот Элиот пошел за Натаном.
За ним вообще было очень удобно следовать в толпе: после младшего брата Старика (даже это невольно внушало уважение и трепет) оставался некоторый зазор, в который успевал проскользнуть Элиот.
Они встали во втором ряду (первый ряд совершенно спокойно мог оказаться в воде, что имело бы нехорошие последствия для здоровья), тихо переговариваясь в ожидании показательного выступления. Хотя что там показывать? Всем станичникам с детства был известен тихий гул взлетающих и заходящих на посадку лагов.
Но сам этот волнительный момент, элемент показательности – все это стянуло на причал такое количество людей.
Элиоту это не нравилось – слишком много людей, которые должны были работать, но еще больше – то, что он сам пришел сюда. И пусть его приволок сюда Натан и даже не оставил выбора.
Выбор-то есть всегда, это Элиот знал прекрасно. И от этого был еще более недоволен.
Наконец толпа зашуршала. Натан подергал его за рукав, призывая смотреть.
Пилоты первыми влезли в лаги, подбадриваемые Астором. За ними, осторожно взобравшись на покачивающиеся лодки, заняли пассажирские места заводчане, тоже будущие пилоты. Их научили уже всему, что знали сами станичники, и осталось всего ничего: ощутить восторг полета, привыкнуть к болтанке на приземлении и улететь куда подальше, в свой родной Завод.
Затарахтели моторы, лодки начали свой разбег по воде, помедлили и оторвались от зеленоватой глади. Первые несколько рядов окатило блестящей занавесью воды, когда лаги развернулись, делая красивый поворот над станицей. По спирали они начали подниматься высоко вверх, пока, наконец, не пропали, не слились с солнечным диском, который слепил глаза и мешал смотреть.
Элиот прикрылся рукой и зажмурился – перед глазами плыли разноцветные пятна. Проморгавшись, дальше он уже не высматривал лодки. Ничего, вернутся, никуда не денутся, а глаза дороже.
