- Чего?
- Даже самый опытный и сильный менталист не сможет поддерживать контроль постоянно. Особенно над таким количеством объектов. И он нашел способ проще. У них нарушена работа отдельных участков мозга. Органически. Это не совсем лоботомия, но… если что, я не считаю лоботомию действенным способом лечения психических заболеваний. Я вовсе полагаю данную методику крайне вредной, а увлечение ею – опасным[1]. Но в данном случае эффект схожий…
- Мой брат…
- Гришенька…
- Дуры, как есть дуры… Господи, дай мне силы…
- Вам стоит дождаться менталиста, но… боюсь… прежними они уже не станут. Сейчас их воля подавлена, разум и вовсе вернулся… к уровню детскому. То есть не совсем, это скорее для понимания их развития. Возможно, их придется учить наново… и не читать, а есть. Одеваться. Ходить.
- Тьфу ты… не было заботы… еще этого оглоеда тепериче… как прокормить… дитё народится, куда его? И как…
- Насколько я знаю, вы можете написать отказ, - сухо произнесла Валерия Ефимовна, склоняясь над больным. – Это ваш сын?
- А если нет?
- Муж, - произнесла беременная. – Это мой муж… я не буду отказ писать…
- Безголовая…
- Я… я позабочусь о нем. Он хороший… - она взяла мужчину за руку, а в пустых глазах его мелькнула тень… разума? Узнавания? – Если он тихим будет…
- Будет, - сказала Валерия Ефимовна. – И тихим, и послушным… работу сложную вряд ли выполнять сможет, но при толике настойчивости что-то простое будет делать…
Алевтина Касьяновна задумалась.
- Домой не пущу, - сказала она неуверенно.
- Я… я тут… тогда… первое время… можно? Я полы мыть могу…
- Не хватало. Так, - Валерия Ефимовна повернулась к Пригожиной. – У вас там хозяйство, кажется, без присмотра осталось? Куры, коровы… вот и идите, присматривайте.
- А она?
- А она тут побудет. Под моим наблюдением…
- Да каким наблюдением?! – взвыла Пригожина. – А свиньям кто мешать будет?
При упоминании свиней у Бекшеева отчетливо дернулся глаз.
- Корову доить…
- Она беременна.
- И чего? Небось, все беременными были, никто не помер…
- В том и дело, что многие…
- Домой идем!
- Нет, - женщина в шали спрятала руки за спину. – Я… я не пойду… я с мужем останусь…
- А у меня спина больная! Сердце болит… - Пригожина схватилась за грудь. – Помру… ох, помру сейчас… будешь виноватая… дура неблагодарная… приютила, пригрела…
И использовала, надо полагать, как бесплатную рабочую силу, ни на минуту не давая забыть ни про приют, ни про хлеб, который эта несчастная ела.
- Так, или вы сейчас успокаиваетесь, - Валерия Ефимовна отступила от кровати, позволяя женщине подойти ближе.
- Н-на, - протянул мужчина и преглупо улыбнулся. – Н-на-на!
- Я, это я… - она улыбнулась в ответ. – Я присяду…
- Всем скажу, всем…
- А не боитесь?
- Чего?
- А вот того, что я сейчас заявление напишу. Что вы над беременной издевались.
- Я?!
- Вы, - Валерия Ефимовна развернула Пригожину. – Что она недоедала, в отличие от вас… и синяки. Есть разной степени давности. Щипали? А еще порезы подзажившие. Думаю, и следы вожжей найдутся или что там ныне используют? Оформлю экспертное целительское заключение и подам.
- К-куда?
- В жандармерию.
- Так нету боле жандармерии!
- В Особый отдел, - Бекшееву надоело молчать. – Мне. Я приму. И прослежу, чтобы учинили дознание. Опросим свидетелей.
- Ничего она не скажет…
- Она, может, и не скажет. А вот соседи… думаете, молчать станут?
Судя по характеру, отношения Пригожиной с соседями были сложны и запутаны. И губы она поджала. И подбородок выпятила. И глянула раздраженно, с обидой какой-то, будто бы и вправду Бекшеев что-то ей пообещал и не исполнил.
- Сплетники. И сволочи.
Пригожина, приняв для себя решение, быстрым шагом, бегом почти, бросилась прочь.
- Попомнят они у меня… попляшут еще… запросятся… куда ей с дитём малым… и с этим, убогим…
- Самое печальное, - сказала Валерия Ефимовна, - что и вправду некуда… хотя можно оставить их при больнице. Девочка в самом деле сильно истощена, а рожать ей скоро. Пока до родов, потом после… будет видно. При госпитале санитарки нужны. Мне вон финансирование обещали улучшить… да и…
Она замолчала, глядя на открытую дверь.
Учительница присела на кровать у окна и, взяв брата за руку, явно что-то ему говорила. А вот та, вторая, опустилась на пол у кровати и голову пристроила на подушку, глядя на мужчину с какой-то больной любовью.
Сколько их будет таких, дождавшихся?
- Думаю, Канцелярия изыщет средства, чтобы выплатить компенсацию пострадавшим, - сказал Бекшеев. – Я… позабочусь. И если вдруг будет нужна помощь…
Вот и визитки пригодились.
А то таскает их, потому что «положено» и куда ему без визиток.
- Спасибо, - отказываться и заверять, что справится своими силами, Валерия Ефимовна не стала. – Но вы… вы и вправду серьезнее отнеситесь к себе. Иначе это…
Она помахала визиткой.
- Станет бесполезным куском бумаги.
Целители, чтоб их…
Зима сидела на лавочке. Уже знакомой лавочке и кормила голубей семечками. Птицы, сбившись в сизо-зеленую стаю, толкались, ворковали и не спешили расступаться.
- Живой? – поинтересовалась Зима. – Семечки будешь?
- Живой. И буду… а они не отнимут?
Уж больно мрачным взглядом проводили его голуби.
- Не должны бы. Хотя… птица такая, гадостная… вот кто придумал, что голубь – символ мира?
- Понятия не имею… красиво же.
- Ага.
Семечки были темными и скользкими. И наверное, сидеть вот так и грызть их было нарушением всех существующих норм этикета, но…
Солнце.
Яркое.
Голуби вот подвинулись ближе, в чем видится признак заговора. Зима рядом… и осознание, что для счастья надо не так и много.
- Хорошо, - сказала Зима, щурясь. – Люблю весну, когда еще не жарко. И осень тоже. Но пока дожди не начинаются. Когда дожди, то тоска и слякоть…
- Меланхолию навевают… зато стихи хорошо пишутся.
- У тебя?
- Да так… по отзывам.
- А ты? Пробовал?
- Меня учили, - Бекшеев признался. – Любой хорошо воспитанный молодой человек должен быть способен составить небольшое стихотворное поздравление. Или пожелание.
- Зачем?
- Обычно их записывают в альбомы девушкам. А альбомы хранят.
- И в старости перечитывают, - понимающе кивнула Зима.
- Отчего в старости? Можно просто… да и, сколь знаю, это уже не в моде.
- Значит, ты писал стихи.
- Пытался. Но оказалось, что к стихам у меня способностей еще меньше, чем к музыцированию. Причем странно так. Я способен составить слова, чтобы была рифма. Выдержать ритм. А получается ерунда полная. Главное, я чувствую, что ерунда, а почему – не объяснить. Это как… вот… погоди.
Бекшеев попытался вспомнить хоть что-то.
- Ты пунцовая, как роза. Раскраснелась от мороза. Я любуюсь здесь тобой…
- Забери меня домой? – предположила Зима. И не выдержав, рассмеялась. – Кого это ты так?
- Да… одну старую знакомую семьи… когда-то наши родители надеялись, что мы поженимся, но не вышло. Она на меня еще обиделась. И про домой не было! Там что-то другое… А. Я принес тебе гобой.
- Зачем?
- Что «зачем»?
- Гобой принес? Это… вообще что?
- Музыкальный инструмент такой. Но ведь рифмуется же идеально! Различие только в одной букве! А в первой строфе – в двух!
- Не обижайся, Бекшеев, но поэзия – это не твое.
- Не обижаюсь. Обычно мне говорили, что мне следует большее внимание уделить образному ряду… но твой вариант честнее. Да и давно уже не писал ничего, кроме отчетов.
Стоило сказать, и момент сломался. Нет, все вроде осталось то же, солнце, лавка и голуби вон, что суетились, норовя подобраться поближе. Некоторые обнаглели настолько, что топтались уже по ногам Бекшеева.
- Надо идти? – Зима сыпанула семечек в сторону, и вся голубиная стая поспешила к новому месту.
