чем-нито расписаны?
— Трое было, — после недолго раздумья ответил мальчик. — Со щитом один, на нем — кур багряный огненный.
— Ступай, малец. Смелым витязем вырастешь, — отпустил Горазд мальчишку.
Проводив сына и притворив плотно дверь, челядинец склонился перед воеводой.
— Батюшка боярин, — спросил с тревогой. — По всему — Велеба рать прислал. Чего ж делать теперь?
— Тебе — молчать, — жестко ответил Горазд. — Не то языка лишу. А паче отпрыску своему накажи, да припугни: мол, кто навью видел да разболтал о том — сам помрет.
Ясная звездная ночь опустилась на Белоречье, пахнула холодным воздухом. Погасли огни в домах, затихли всякие звуки, людьми производимые. Псы и то притихли, словно чуя надвигающуюся опасность. Обошел Горазд дозоры, поглядел, не хмельны ли сторожа. Покачал сокрушенно головой, увидя у многих баклаги с брагой, да браниться не стал — питие в дозоре гавраны за порок не считали. Бодрствовали стражи, и, хоть и во хмелю да вполглаза, стерегли подступы к городищу и выходы из него.
Но на то и воевода, чтоб знать тайные пути, о коих другие и не ведают. Запасшись светочем из просмоленной пакли, воевода, укрываясь в тени построек, поспешил к укромному месту. В той части крепостной стены, что высилась над крутым речным обрывом, имелся в частоколе неприметный для несведущего человека лаз. Вместо цельных бревен в стену у самой земли были вставлены два куска широкого горбыля. Горазд разгреб землю у основания стены, сдвинул заслон и нырнул в образовавшийся проем. Внутри схрона лежала давноприпасенная им веревочная лестница, один конец которой был крепко прибит к бревнам. Воевода скинул лесенку вниз и спустился по ней на узкую прибрежную полосу. В зарослях ивняка под обрывом хранился легкий одновесельный челн. Горазд сел в него и, стараясь грести как можно тише и опасливо поглядывая на силуэты гаврановых лодий, направил лодчонку через затон к другому берегу. Добравшись, он укрыл челн в камышовых зарослях и скрылся в темном, пахнущем мхом и сыростью бору.
Удалившись в глубину леса, Горазд поджег светоч. Просмоленная пакля горела ярко, освещая ему путь. Шел воевода к Богошиной заимке, уж не таясь, нарочно наступая на сухие, хрустящие под ногами ветки и шурша опавшей листвой. Пискнула потревоженная в гнезде птица, ухнула недовольно ослепленная светом сова, прошмыгнул какой-то мелкий зверь по кустам, испугавшись огня.
Нескорой была дорога к заимке и днем, а ночью и того дольше. С середины пути учувствовал Горазд, что следят за ним чужие глаза, крадутся в сумраке, в стороне от света, незримые выглядчики. А как вышел воевода на поляну к землянке бортниковой, уж ждали его там.
Зажглись огни в руках у обступивших Горазда ратников, зазвенели вынимаемые из ножен мечи. К воеводе приблизился молодой воин, пригляделся и усмехнулся в льняные усы.
— Никак сам Горазд, воевода белореченский?
— Я и есть, — ответил тот. — А тебя как величать, витязь?
— Неужто не упомнишь меня, боярин? При последней нашей встрече ты мне дочь свою, Олелю, в жены сулил. Да с той поры уж зим пяток минуло, немудрено и запамятовать.
Укорил себя воевода за недогадливость — ведь и вправду похож был княжич на молодого Велебу, коего Горазд с отрочества знал. А на груди у Малко углядел воевода подвес Велизаров, пропавший в тот давний день. Стало быть, Велеба на княжение своего младшего сына в Белоречье поставить решил. А коли так, то и войско с ним должно быть великое — вотчину отвоевывать. Пронеслись эти думы у воеводы в голове быстрее молнии, и порадовался Горазд своей прозорливости.
— Малко Велебич? — спохватившись, поклонился Горазд. — Прости, светлый князь, не признал сразу, темно.
— Темно? Татю да изменщику темнота — мать родная, — нахмурился Малко. — Наслышан батюшка о неверности и подлости твоей, и велено мне смерти тебя предать. Не ждал, что сам на казнь явишься. Оттого дарую тебе смерть легкую.
Малко потянул из ножен меч, и Горазд пал пред ним на колени.
— Выслушай, княже! Выслушай, уж потом решай — смерти аль живота мне даровать. Не предательством моим Белоречье пало, а Велизаровой безрассудностью и самонадеянностью. Не открой я врата — нашел бы ты лишь разор да пепелище. А вину свою я искуплю, вместе с тобой супостатов из городища гнать буду. Оттого и пришел — обсказать, как ловчее это исполнить.
Засмеялся княжич.
— Опоздал ты, воевода. Уж измыслено всё. Половчей тебя человек в Белоречье имеется.
— Ты про Русаву с подругами её? — не поднимая головы, вкрадчиво молвил воевода. — Чего ж баба такого надумать может, что мужу боярому и воину не по уму?
Удивился Малко, но виду не показал.
— Того, что сторожа гаврановы на питие падки, а в брагу нынче зелье сонное влито. Где дозоры стоят, нам теперь ведомо, туда наперво и нагрянем. А на заре бабы, коих ты глупыми мнишь, ворота нам отворят.
— Глупые и есть. Стража до зари сменится. Не откроют бабы ворота, сами полягут от мечей. И воинство твоё напрасно к стенам подойдет, лишь выкажет себя. Мой-то план вернее будет.
Поглядел Малко на согбенную, напряженную спину воеводы недолгое время, вернул меч в ножны. Выдохнул Горазд, поняв, что миновала гроза.
— Поднимись, — сказал Малко. — Сказывай, что надумал.
Выпрямился Горазд, глянул на Малко впрямую.
— Проведу тайным ходом десяток твоих воев в городище, они стражу положат и ворота откроют. Но идти сей же час надобно.
— Ты уж отворил раз ворота, — поморщился княжич. — Как тебе верить-то?
— Твоя воля, князь, коль не веришь мне. Но будь я тем, кем счёл ты меня, висела бы Русава нынче с мальцом своим на воротных столбах, и подруги её обок, с обгорелыми пятками опосля допроса пристрастного. И ждали б тебя не спящие хмельные сторожа, а пращники да лучники на заборолах.
Долго думал Малко, глядя на воеводу, прикидывая и так и эдак.
— Для себя чего просишь? — вымолвил наконец княжич.
— Слова твоего, что меня и Олелю не тронешь.
Усмехнулся Малко, склонил голову набок, кивнул.
— Ну, так вот тебе моё слово — ни тебя, ни княгиню я не трону.
Повернулся Малко к дружинникам своим.
— Баян, бери людей, ступай с ним. Как сладите всё, сигнал дашь и ворота нам откроешь. А ежели чего худого воевода измыслил — головы его лиши.
Исчезал, теряясь средь могучих стволов свет факелов уходящих с воеводой дружинников.
— Неужто спустишь ему вероломство, Велизару жизни стоившего? — глядя вслед удаляющемуся Горазду, спросил Избор у княжича.
— Люба мне на моё благо измена, да отвратны изменники, — прищурился Малко.
К лазу над
