Если они уже не погибли.
Наряду с почти половиной населения мира. Я знаю — он думает, что они мертвы. Мы не разговариваем об этом. А знаю я это потому, что он не затрагивает эту тему.
В Дублин Танцор приехал присмотреться к физфаку Тринити колледжа, пытаясь определиться, где хотел бы пойти в аспирантуру, когда пали стены, отрезав его от семьи и оставив совсем одного. Пройдя домашнее обучение с кучей репетиторов и с самым выдающимся, каким я только видала умом, он закончил программу колледжа полгода назад. Свободно владеет четырьмя языками и еще на трех-четырех может свободно читать. Его предки филантропы, и по старым меркам супербогаты. Его отец был кем-то вроде посла, а мама медиком, посвятившим все свое время организации бесплатной медицинской помощи странам третьего мира. Танцор рос по всему миру. Я с трудом могу представить такой тип семьи. И просто не верится, как хорошо он умеет приспосабливаться. Это впечатляет.
Иногда, когда он не видит, я наблюдаю за ним. Вот только сейчас меня поймали с поличным.
— Думаешь о том, какой я горячий, Мега? — подначивает он.
Я закатываю глаза. Между нами нет подобной фигни. Мы просто тусуемся вместе.
— Кстати о горячем…
Я еще больше закатываю глаза, потому что если он, наконец, собирается начать говорить о том, как я похорошела с того момента, как Серая Женщина отняла мою красоту а потом же в трое крат и вернула, то я умываю руки. Он до сих пор не прокомментировал этого. И меня все устраивало. Танцор… он и в Африке — Танцор. Он моя безопасная гавань. Где нет давления. Мы всего лишь два подростка в этом гребаном мире.
— …попробуй немного горячей воды. Мега, ты просто ходячий кошмар. Я починил душ, а ну марш отмываться.
— Так, чутка кровяки…
— Ага, целое ведро. Или скорее два.
— …да парочка синячков.
— Выглядишь как грузовиком перееханная. И вдобавок воняешь.
— Не гони, — возмущаюсь я, — я бы знала. Это у меня супернюх.
Он косится на меня:
— Мега, кажется у тебя в волосах кишки.
Меня охватывает отвращение. Небось зацепило, когда удирала от туда. Я тянусь к голове и вытягиваю из своих кудряшек длинный слизкий ошметок.
С омерзением уставившись на него, я задумалась, а не стоило ли мне обкорнать волосы покороче, или напяливать все время бейсболку. Потом поднимаю взгляд на Танцора, он смотрит с таким выражением на лице, будто собирается облевать меня печеньками и вдруг мы взрывается от хохота.
Катаясь по полу, мы от души ржем до колик, держась за бока.
У меня в волосах кишки. В каком мире я живу? Хотя, я всегда была не такой как все, и видела вещи, которые даже и не снились другим. Никогда не думала, что буду вот так сидеть на диване, в реальном бомбоубежище под землей, с камерами видеонаблюдения, люками, в окружении мин-ловушек, зависать с семнадцатилетним (секси!) гением, который следит за тем, чтобы я ела что-то более полезное, чем протеиновые и шоколадные батончики (говорит, я не получаю достаточное количество витаминов и минералов, так необходимых для крепких костей) и знает, как починить душ в Дублине после падения стен.
И в шахматах ему тоже нет равных.
Он ставит фильм на паузу, давая мне время принять душ. По дороге в ванну я прихватываю собой чистую одежду, чтобы после переодеться.
Это хата Танцора, не моя. Но для меня он хранит запасные шмотки, на случай, если я завалюсь. Как и у меня, у него полно тайников. В этом городе, чтобы увеличить шансы на выживание приходится крутиться, и, уходя тщательно приводить за собой вещи в порядок, чтобы определить, не вторгался ли кто на твою территорию, пока тебя не было. Таков уж этот жестокий мир. Люди убивают друг друга за молоко.
Горячая вода льется целых четыре блаженных минуты. Я промываю волосы, заматываю их полотенцем и внимательно изучаю свое лицо в запотевшем зеркале. Имя мне — Синячище. Последовательность мне известна: черный превратится в фиолетовый, фиолетовый в зеленый, затем на какое-то время буду иметь видон больного желтухой. Я смотрю сквозь синяки. Смотрю на свое отражение, не отрывая глаз. День, когда ты отводишь взгляд, становится днем, когда ты начинаешь терять себя. Я не намерена терять себя. Ты тот, кто ты есть. Смирись с этим или меняйся.
Я отбрасываю полотенце, пальцами расчесываю волосы, натягиваю джинсы, футболку и рассматриваю пару военных ботинок, подогнанных мне Танцором. Сказал, что их подошвы не сотрутся так быстро. Решаю дать им шанс.
Я прихватываю свою миску с маленькими апельсиновыми дольками по пути обратно к дивану, со щелчком открываю банку крема зефира со сливками и намазываю его сверху, затем покрываю все это толстым слоем шоколада.
Мы с Танцором приступаем к делу. Он заново запускает фильм, пока я раскладываю игровую доску. В прошлый раз он надирал мне задницу в Го-Бэнг[13] в течение многих часов, заставив капитулировать, но сегодня мой день. Я даже великодушно согласилась пропустить второй ход, когда выиграла поле для начала игры.
Я делаю то, чего не делала уже в течение длительного времени — позволяю себе расслабиться и потерять бдительность, опьянев от фруктов и зефира со сливками и от радости победы в Го-Бэнг. Я всю прошлую ночь пробыла на ногах, а мой день был долог и насыщен событиями.
Кроме того, убойные мины-ловушки, установленные Танцором вокруг его логова, почти так же хороши, как и мои.
Я сбрасываю свой рюкзак и засыпаю на его диване, подсунув под щеку кулак с зажатым в нем мечом.
Не знаю, что меня разбудило, но что-то выдернуло меня из сна, открыв глаза и подняв голову, я осматриваюсь.
Меня окружают громадные страшные мужики.
Я моргаю, стараясь прояснить картинку. Получается с трудом, учитывая, что глаза еще более припухли, чем после сна поутру.
До меня смутно начинает доходить, что я нахожусь в центре круга нацеленных на меня стволов.
Я резко сажусь и только собираюсь перейти в стоп-кадр, как чья-то рука с такой силой швыряет меня обратно, что за моей спиной трещит деревянный каркас.
Я пытаюсь рвануть вверх — и снова отброшена обратно.
Один из мужиков смеется.
— До мелкой все никак не доходит, когда нужно остановиться.
— Научится.
— Ставлю на кон свою задницу, что так и будет. Если он позволит ей жить.
— Бля буду, не позволит. Только не после того, что она вытворила.
— Дэни, Дэни, Дэни.
Я вздрагиваю, потому что никогда еще не слышала, чтобы кто-нибудь так ласково произносил мое имя. Словно со всей нежностью поглаживая всю меня.
Он возвышается надо мной, скрестив на груди руки; покрытые шрамами предплечья темнеют на фоне завернутых рукавов накрахмаленной белой рубашки. На обоих запястьях поблескивают тяжелые серебряные браслеты. Как обычно, свет — позади его головы.
