Мия растерянно улыбнулась. Так просто? Она приготовилась воевать и спорить за право насладиться чудом в одиночестве, но это не потребовалось.
Запах цветов был похож на сливовое вино — такой же сладкий и так же пьянил. Мия шла наверх, а справа и слева волновалось море. Синее в брызгах аметиста.
У самой вершины над дорогой нависали врата-тории, словно отмечая место, где начиналась власть иных сил.
Мия вспомнила тории в Дзигоку, которые она вместе с другими майко так неосторожно распахнула во время гадания. С внезапно нахлынувшей робостью девушка подошла к воротам и поклонилась духам этого места, испрашивая дозволения войти.
Тихий шелест флоксов, похожий на вздох, был ей ответом. Мия решила, что это добрый знак.
Она поднялась на выложенную камнем площадку, медленно подошла к краю и встала, любуясь на сотворенное природой и богами чудо.
Ирреальная красота и полное безлюдье вокруг делали это место сакральным. Мия застыла, впитывая в себя залитый солнцем холм и цветочное море внизу. Сладкий аромат флоксов оседал на губах. Порхали бабочки — крупные, с бархатистыми крыльями, окрашенными в оттенки вишни и пурпура, они тоже казались цветами, внезапно обретшими дар полета. Пели сверчки.
— Нравится? — раздался за спиной знакомый низкий голос.
Мия вздрогнула и медленно обернулась.
Он стоял у врат тории и смотрел на нее с непонятным выражением лица.
Ей приходилось видеть Акио Такухати разгневанным и довольным, скорбящим и собранным, надменным и вожделеющим. Но таким она его не видела никогда.
— Очень, — тихо ответила Мия. — Холм прекрасен, как и сам Эссо.
— По преданию, здесь была битва. — Он медленно подошел. — Мой предок, Такэхая, бился с предком императоров Риндзином. Такэхая принял облик гигантского белого беркута, а Риндзин обернулся драконом. Они сражались три дня и три ночи. Пролившаяся кровь стала цветами. Раз в год, в годовщину битвы холм цветет, чтобы напомнить о ней.
— За что они бились? — тихо спросила Мия.
— За право владеть этой землей. На северные острова, где правили мои предки, сошли льды. Людям Такэхая нечего было есть. Они сели на лодки и приплыли сюда.
— Ваш предок победил?
Такухати покачал головой.
— Он проиграл. Был изранен и попросил добить его. Но император-дракон впечатлился доблестью побежденного. Он сказал, что отдаст эту землю, если Такэхая принесет вассальную клятву за себя и весь свой род…
Холодный и резкий голос даймё разносился над холмом. Мия слушала, как Акио скупо и просто рассказывает о событиях невообразимой, легендарной древности, и верила каждому слову.
— Такухати всегда держат свое слово. На протяжении веков Эссо был верен императорской власти. «Цепные псы Риндзин» — так нас называли, пока предательство Ясукаты не прервало династию.
— Ой, об этом нельзя говорить. Сёгун…
Даймё скривился и очень выразительно пояснил, где видел сёгуна вместе с тайной службой. Мия, успевшая за время жизни в «квартале ив и цветов» узнать значения некоторых слов, почувствовала, как у нее начинают гореть уши.
Какой странный получился разговор. Она десятки раз представляла, какой будет их встреча, что сделает и скажет. Но никогда и подумать не могла, что Такухати заведет речь о политике.
Девушка ощутила, что даймё смотрит на нее, повернулась, чтобы встретить его взгляд, и вдруг невесть отчего покраснела.
Акио разглядывал ее все с тем же странным выражением на лице и молчал.
И Мия тоже молчала, не зная, что сказать. Тишина перестала быть уютной, в ней ощущалось напряжение, предвестие грозы…
Что можно сказать человеку, который был твоим первым мужчиной? Которого ты прилюдно унизила, от которого получила ответное унижение?
И который спас тебе жизнь.
Чтобы говорить и быть услышанной, нужно сперва оставить обиды в прошлом.
Мия почтительно и церемонно поклонилась:
— Господин Такухати, я виновата перед вами. Я глубоко сожалею, что оскорбила вас отказом. Простите меня. Клянусь, что, если бы вы сперва поговорили со мной, я предупредила бы вас о своем нежелании становиться вашей наложницей.
Он тяжело выдохнул сквозь стиснутые зубы:
— Не хочешь быть моей, Мия?
— Не хочу принадлежать мужчине, для которого я всего лишь шлюха.
Теперь на лице Акио отразилась боль. Он отвел глаза.
— Я был не прав, — тяжело и медленно выговорил даймё. — Если сможешь, то… Нет, не так… — Он помолчал, а потом поднял на нее взгляд и выговорил, словно шагая в бездонную пропасть: — Я прошу, прости меня.
По лицу даймё было видно, как тяжело ему было произнести это.
— Вы?! Меня?
Он кивнул.
Десятки раз Мия представляла себе этот разговор, но никогда в самых смелых фантазиях не мечтала о подобном.
Реальность дала трещину. Высокорожденный самурай, один из первых по знатности людей в стране просил прощения у беглой гейши. Разве это может быть правдой? Раньше Дзигоку замерзнет, чем Акио Такухати с его властностью и гордостью попросит прощения.
Мужчина не просит прощения у наложницы. Самурай не просит прощения у того, кто ниже по статусу. Но странное дело, Мия почувствовала, что это не унизило, а возвысило Акио в ее глазах.
Стало легко-легко. Невысказанная обида была грузом, камнем на шее. Мия носила ее с собой все эти дни, а вот теперь избавилась в одно мгновение.
Она молчала, все еще пытаясь осмыслить его слова и понять свои чувства, и напряженное ожидание на лице даймё сменилось бесстрастной маской.
— Не простишь? — сквозь зубы спросил он и отвернулся.
Мии показалось, что она упустила время. Что он сейчас уйдет. Она порывисто шагнула навстречу и ухватила его за рукав, пытаясь удержать.
— Прощаю! Подождите!
Он обернулся, и у нее перехватило дыхание от его взгляда — столько желания и яростной тоски сейчас читалось на лице мужчины. Все слова вдруг забылись и стали неважными, остался только полный страсти взгляд.
Снова вспомнилась ночь мидзуагэ, когда она была покорной, а он — нежным. И наслаждение, которое Мия испытала в его объятиях. По коже забегали сладкие мурашки. Мии вдруг очень захотелось коснуться его упрямо сжатых губ. Совсем легонько, как бабочка касается цветка.
Словно угадав ее желание, он стиснул девушку так, что стало больно.
Все мысли вылетели из головы, остался только голодный огонек в его глазах и теплое дыхание на губах.
— Я верю… что вы не хотели… обидеть меня… — проговорила она, запинаясь. Сама не понимая, что несет.
— Но я хотел, — очень тихо и грустно возразил Акио. — Тогда — хотел.
