единственного наследника, назначили Ведро. Но он сбежал, потому что испугался ответственности! А теперь пытается задобрить, пишет бесконечные письма.
- Ответственности? – переспросил Ёжик.
- Ну, и ещё нас с мужем, - прибавила пожилая дама. – Мы пообещали три шкуры с сорванца спустить, если посёлок, по его милости, постигнет участь местной школы.
- Какой школы? – удивился гость. – Здесь же нет школы.
- Вот именно!
Немного шокированный откровением, Ёжик снова замолчал. Осушив чашку – итого третью, - поблагодарил за гостеприимство, встал из-за стола, намереваясь уйти. Но, прежде чем отпустить, смелого курьера удостоили долгой похвалы, не менее продолжительных извинений за нерадивого племянника, прочувствованного поцелуя в щёку и целой котомки румяных пирожков с капустой. Попрощавшись, а заодно пообещав передать Ведру хорошенькую затрещину от любящей тётушки, Ёжик вернулся на улицу, под чистые, отдающие перламутром небеса. В игривых лучах летнего солнца уютный посёлок на полсотни животных выглядел чуть ли не игрушечным. Вспомнилась висящая на стене, в спальне, картина: пейзаж, изображённый там, необычайным образом перекликался со здешними лубяными красотами – милой простотой, берущей за душу искренностью. Ёжик миновал компактные дощато-бревенчатые ворота, распахнутые с утреннего часа до наступления темноты, и углубился в лес.
Кошмарная гроза застала посередине дороги, когда он выбрался из бурелома на широкую длинную поляну, покрытую юными соснами да берёзками в окружении редких кустиков дикой малины. Вроде бы хорошо: не придавит трухлявым деревом, свалившимся под натиском гневливого ветра, или толстой, перебитой молнией веткой. Только в бурю и под открытым небом небезопасно гулять: а ну как та же молния испепелит. Бывали случаи. Дождь промочит, ветер продует – тяжело заболеешь. Но делать нечего, надо идти, иначе никогда не дойдёшь.
Вскоре он осмотрительно передвигался по узкому пролеску, где, хитро петляя, вилась знакомая дорожка, а через считанные секунды осадки усилились настолько, что Ёжик вымок пуще выдры-пловца. Шёл дальше, провожаемый поклонами деревьев, что гнули кроны под ураганными выдохами. Пролесок поредел; взбесившийся ветер, получив возможность для манёвра, немедля вырвал из коготков котомку с пирожками. Черноту неба заполонили яркие ветки молний, плохо освещавшие импровизированную ночь, зато превосходно нагнетавшие страх. Одна из смертельно опасных стрел вонзилась в почву буквально метрах в двадцати-тридцати. Ёжик отшатнулся; сердце хаотично запрыгало, застучало в груди. Зверёк знал, покидать тропинку ни в коем случае нельзя! Шагнёшь не туда – угодишь в трясину!.. Выхода не было, и пешеход доверился мышечной памяти.
Ослепил разряд молнии, оглушил совершенно не отстающий от неё гром. Ёжик непроизвольно замер, задрожал от холода, испуга. Лить не прекращало – непомерно глубокое озеро наверху, зависшее прямиком над путешественником, словно бы превратилось в дюжину бездонных прудов.
И внезапно дождь-водопад стих, замолчали громовые раскаты, застыл в неподвижности ветер. Не веря удаче, продрогший Ёжик покосился по сторонам. Набрал воздуха в лёгкие, закашлялся. Смахнув с круглого носа увесистую каплю, поискал глазами котомку – нигде не видно. В вышине сверкнуло, столь слабо, что он и внимания не обратил. А потом началось самое страшное…
Природа потонула в световом море: молнии вырвались из туч одновременно, красивые и коварные, обжигающие. Ветер, набрав колоссальную скорость, врезался в беднягу, очутившегося во власти погодного хаоса. Колючее тельце инстинктивно свернулось в шарик, покатилось по траве. Ревущее громыхание сотрясало землю. Вертясь автомобильным колесом, клубок катился дальше, дальше, дальше. Ветер подхватил его, понёс, неуклонно разгоняя. Впереди показался овраг. Резкое мощное дуновение – и молодой ёж полетел вниз, через камни, через ямы.
Восприятие мигнуло напоследок и пропало; всё, перемешавшись, исчезло – остался лишь… звук. Непонятный, зародившийся где-то в отдалении как плохо различимый гул, но постепенно нараставший. Ускользающим сознанием Ёжик почти расслышал длинную, гипнотическую, героическую ноту, настойчиво пробивающую толстую броню вселенского ужаса. Нечто жужжащее роем пчёл – и заливисто поющее соловьём; рычащее, будто злой пёс, - и шепчущее, словно дыхание младенца.
Спуск завершился: склон отъехал на задний план, на первый вышла древняя электростанция, опутанная паутиной высоковольтных проводов. Поблизости от проржавевшего, усеянного дырами забора, слева от покосившихся ворот, возносился к чёрно-белым небесам неохватный дуб-великан, что шуршал на ветру листьями-маракасами. Воздушный поток попритих, точно бы, наткнувшись на дуб, струсил. Необычная нота достигла апогея, готовясь раскрыть свою суть…
Неизвестно какая по счёту софитовая вспышка, гром, акцентированно бьющий в бас-бочку, техничная крик-песня ветра. Летящий кувырком врезался в вековечный ствол и, не успев ни осознать реальности, ни испытать боли, мгновенно отключился. Электрический разряд-тоника потряс бытие… Съёжившись, оно погасло.
2/5
Пробуждение выдалось невесёлым. Он навзничь распластался на травяном ковре, но тот ничуть не скрадывал пробравшегося под кожу холода земли. Как ни странно, болела не ушибленная голова, а грудка: там напористо давило, не давая дышать. Ёжик постарался совладать с собой, с ситуацией – не вышло.
Окружающее плыло, изредка вспыхивая молниями. Когда взгляд более или менее сфокусировался, зверёк понял, что слепит солнце. На смену промозглому водному бедствию пришла хоть и не наглая, но настойчивая жара.
Он ещё раз попыталась глубоко вздохнуть: не удаётся! И только тут догадался опустить глаза ниже, почувствовал резь, навернулись слёзы, однако быстро отыскалась причина, по которой он задыхался: на грудь давил кусок дуба.
«Ничего себе, какой плотный!» - удивился Ёжик, выучивший на зубок физические формулы.
Школа, в которой он получал образование, располагалась в крохотном городке, на расстоянии пятнадцати километров от деревни. Большая часть накопленных родителями денег ушла на поездку; комнаты учащимся выдавали, слава природе, бесплатно. Закончив девять классов, Ёжик возвратился в деревенские пенаты. В профессии садовода знания мало пригодились, но быт заметно упростили: уединённая жизнь в лесу тесно связана с наукой, в особенности с биологией и физикой. Спустя пару месяцев мать и отец, спокойные за будущее сына, перебрались на поляну за лесом, чтобы построить отдельный домик, а этот передали в полное распоряжение наследнику. Ёжик с родителями регулярно переписывались.
Но то – безмятежное прошлое, тогда как насущное, довольно неприятное настоящее продолжало давить на грудную клетку. Игольчатый растопырил когтистые лапки, нащупал деревяшку, упёрся, поднатужился и скинул с брюха. Мир сразу заиграл новыми, яркими красками.
Откашлявшись, Ёжик поднялся с земли, медленно, чтоб голова не закружилась. Помассировал побаливающую, усеянную мягкими волосками грудку, отступил и с интересом огляделся: раньше он к электростанции
