Пока Инга смотрела на виноградник, пропитанный сентябрьским светом, Пётр сказал:
— Простите, что вмешиваюсь, ваше сиятельство. Меня удивило, что дорога к вашей усадьбе идёт прямо через взгорок, а не в обход. Это тоже ради того, чтобы в любой момент насладиться видом? Извините ещё раз за приземлённый вопрос.
— Ну что вы, Пётр, — спокойно ответил граф, — вопрос чрезвычайно уместен. Дорога через вершину — это не прихоть. Это тоже традиция, установившаяся ещё в позапрошлом веке, когда владетельный князь пожаловал эти земли моему предку. И да, обзорная площадка на возвышении — это весьма удобно, но главная причина не в ней. Если использовать современные термины, в недрах взгорка слегка повышено содержание пси-руды. Речь не идёт, конечно, о концентрации, пригодной для промышленной разработки. Колебания в пси-фоне невелики. Но их всё же оказалось достаточно, чтобы вершину взгорка стали называть местом силы.
Пётр снова прощупал фон. Теперь, когда не мешала аура Шершня, он ощутил-таки нечто вроде лёгкой пульсации. Граф тем временем продолжал:
— Мои предки приезжали сюда, чтобы принять важное решение, посовещаться или совершить некое ритуальное действие. В старину люди вкладывали во всё это особый смысл. Значение придавалось и сопутствующим моментам — солнечному и лунному календарю, например. Далеко не каждая дата, по мнению наших предков, годилась для серьёзных свершений. Надеюсь, Пётр, я ответил на ваш вопрос?
— Да, благодарю вас. Я уже обратил внимание, что народные приметы на острове не забыты. Это, кстати, могло сыграть с вами злую шутку. Шершень предугадал, что переговоры с моей клиенткой вы назначите на сегодня, то есть на осеннее равноденствие. И спланировал покушение.
Граф вздохнул:
— Поступки таких людей всегда вызывали у меня горечь. И пресловутый Шершень, и его безумный отец с упорством, достойным лучшего применения, пытались разрушить существующий порядок вещей. Они с чего-то вообразили, что их убогий род достоин стоять на одной ступени с моим. Увы, подобные настроения периодически возникают на острове. Лично я считаю их чёрной неблагодарностью по отношению к моим предкам, правившим здесь мудро и строго. Подрыв устоев следует искоренять беспощадно, это моё глубокое убеждение.
— Извините, — сказала Инга, — тут я не могу промолчать. Естественно, я не защищаю маньяка, который собирался меня убить. Но ваши обобщения, граф, меня немного пугают. Если бы традиции не менялись, то я сейчас сидела бы в комнате для прислуги, а не обсуждала бы с вами миллионную сделку. Моё происхождение вам известно, я его не скрываю.
— Рад, что вы об этом заговорили. Я сам хотел прояснить позицию, прежде чем переходить к делу. Видите ли, новые веяния с материка не идут на благо нашему острову. Сословный фундамент общества раскрошился, мою семью отстранили от непосредственной власти…
— То есть, по-вашему, благо острова можете гарантировать только вы?
— Вне всяких сомнений.
— Не хочу показаться грубой, но у вас это прозвучало несколько… гм… самонадеянно.
— Ложная скромность в этом вопросе вредна. Я ценю труд простых мещан, уважаю хватку купцов. Но определять развитие общества должны совершенно другие люди, которых к этому готовят с рождения. Нужны соответствующие навыки, кругозор, железная воля. И да, сплошь и рядом правителю лучше знать, что пойдёт на пользу народу. Просто потому, что он видит больше.
Граф говорил всё это не спеша, уверенно чеканя слова. Инга слушала мрачно, всё больше хмурясь.
Пётр подумал — может, всё-таки стоило сдвинуть переговоры на день-другой, чтобы петля во времени развеялась окончательно. Сейчас Инга ещё не вполне оправилась после недавней встряски. Есть риск, что у неё сдадут нервы. И гигантский контракт, ради которого всё затеяно, пойдёт прахом…
— Будем считать, — сказала она, — что ваша позиция мне понятна. Спасибо, что разъяснили. Но к нашей сделке это относится постольку-поскольку. Мне, в общем-то, всё равно, кто управляет островом. Вмешиваться в здешний расклад я не собираюсь. Мой единственный интерес — ваши активы на континенте.
— Да, — согласился граф. — Но в том-то и дело — вы видите ситуацию в ограниченном ракурсе. В нашем обществе, к сожалению, произошла губительная подмена понятий. Как я уже отметил, разрушена сословная база — вместо неё декларируется мифическое равенство шансов. Свобода предпринимательства даёт уродливые побеги. Теперь всё решают деньги, а не вековые устои. Эта чума распространилась по континенту. Остров же, где мы с вами сейчас находимся, поначалу оставался оазисом, но чума внедряется и сюда. Остался последний шанс, чтобы всё исправить.
— Сильное заявление. И как же вы собираетесь это сделать?
— Вы мне поможете.
— Даже так?
— Абсолютно. Вас, госпожа Зарницына, я считаю символом современного общества. Вы — первая женщина из простолюдинок, сколотившая миллионное состояние. Вся ваша биография находится в вопиющем противоречии с прежним укладом жизни.
— Сочту это комплиментом.
— И будете в чём-то правы. Ваше упорство мне импонирует, как и ваша готовность идти на риск ради достижения цели. Да, вы мне даже симпатичны, но…
Граф прервался на полуслове. Бросил взгляд на часы, посмотрел на солнце и коротко кинул дочери. Та достала из ридикюля тонкую деревяшку, похожую на линейку с блестящей нитью-прожилкой.
А у Петра в голове сложились все фрагменты головоломки.
Наконец-то он понял, что его беспокоило.
Ещё в прошлый приезд, раскладывая пасьянс, Инга упомянула «секретное число» графа. Фраза, пусть и полушутливая, вызвала смутные ассоциации в памяти, но тогда их не удалось прояснить.
А ведь в то утро граф и вправду назвал число — прямым текстом, по телефону.
Одиннадцать-пятнадцать.
Четверть двенадцатого, время встречи на взгорке.
Вроде ничего необычного, но если подумать…
Почему не ровно в одиннадцать? Или, скажем, не в полдень? Это как-то привычнее, и ориентироваться было бы проще.
Вспоминается и другая мелочь.
Ещё до знакомства с графом он, Пётр, убедился, что осеннее равноденствие — не пустой звук для местных. Они верят в приметы. Девочка Настя сожгла записку на Соловьиной улице. Да, опять же — это была всего лишь игра, забава, но…
Два простых факта, два слагаемых — равноденствие и «тайное число». Стоило лишь сложить их — и абстрактное беспокойство превратилось бы в конкретное подозрение, дающее повод отменить встречу…
Равноденствие в астрономическом смысле — это не просто день.
Оно наступает в определённый момент, с точностью до минуты.
Прямо сейчас, судя по всему.
Граф, назначая время переговоров, знал, что Зарницына болезненно пунктуальна. Она не опоздает, солнце как раз окажется в нужной точке, и он сможет провести какой-то обряд. Потому что для обычных переговоров такая точность совершенно избыточна…
В тот раз граф уже почти приступил, но вмешался Шершень и спутал ему все карты. А в этот раз Шершня нет…
Все эти мысли у Петра в голове пронеслись за долю секунды.
Сам он уже рванулся к графу с Анфисой.
Но не успел.
Деревяшка с вкраплением, которую держала графская дочь, отчётливо хрустнула.
Вздрогнул фон, прозрачное марево накрыло вершину взгорка. Воздух превратился в тягучий, плотный кисель, и Пётр с Ингой залипли в нём, словно мухи. Граф же по-прежнему сохранял свободу манёвра, Анфиса тоже.
— Не тратьте напрасно силы, — произнёс граф, глядя на часы. — Потерпите, остались считанные секунды. Вот-вот состоится то, к чему я давно готовился, используя силу взгорка. Мы откатим время на сорок лет и перезапустим его с поправками. Ваша линия жизни, Инга, послужит нам ориентиром, чтобы не заблудиться. Как посадочные огни на аэродроме. Я ведь не зря сказал, что вы — символ новой эпохи…
Слушая его, Пётр не ощущал в пси-фоне той ненависти, которую распространял вокруг себя Шершень. Граф и правда считал, похоже, что лишь выполняет свою обязанность.
— Мы перезапишем историю, — сказал граф, обращаясь к Инге, — вернёмся к старым устоям. Ваша личная биография изменится тоже, это понятно. Миллионерши больше не будет. Вы займёте то место, которое вам положено по рождению. Станете горничной или какой-нибудь машинисткой, к примеру. Говорю это без злорадства, лишь констатирую…
