для тихого и пугливого человека. Саженный переплёт в резной дубовой раме со ставнями!
Где добыл? Уж не в воровском ли ряду с шибаями пошептался? Помог ли кому из посовестных, а те честно отблагодарили?.. Никто толком не знал, даже Вяжихвостка с Ягармой. Лишь поговаривали, будто ради того-то окна и надстроили в старом доме второе жильё.
Наверху помещалась сокровенная ремесленная Вараксы. Хозяин не допускал туда сторонних людей, даже просителей, искавших помощи с письмом или челобитной.
Как водится, всё тайное становилось пищей для пересудов.
– Ворожит он там! – сидя в «Баране и бочке», доказывала Ягарма. – Над заговорами корпит, обидчикам наузы творит да по ветру шлёт!
– Да ну, – отмахивалась Вяжихвостка. – Всё тебе, соседушка, озёвы да уроки мерещатся. Лучше припомни, в которую зиму посовестного с ним видели?
– Коверьку, что ль?
– Охти, не поминай!.. Я ж к чему? Писал, значит, некие письма для кромешных людей? Писал! А только ли письма? Может, он там крамо…
– Типун вам обеим! – возмутилась Озарка, вышедшая из поварни с добротной скалкой в руке. – Больше ни словечка о добром грамотнике не стерплю! Как есть порог покажу и путь велю позабыть!
Недовольные сплетницы собрали рты куриными гузками. Конечно, вся Ватра вскоре прослышала, что Варакса был у посовестных доверенный человек, держал их казну, умышлял с Коверькой на городских богатеев… а то и повыше. Сплетни ходили как рябь на воде, сегодня бурлили, назавтра как не бывало.
Верешко, мизинный ночевщик, и в мыслях не посягал оказаться в заветном покое. Доставлял по праздникам Озаркин гостинчик, убегал с порожней корзиной. Лишь, ожидая хозяина, жадно разглядывал корешки старых книг, занимавших в доме Вараксы всё свободное место. Вдруг найдутся памятные, знакомые? Те, что матушка в руки брала… пока отец в кружало не снёс…
– Ты, чадо желанное, уж не искусен ли чтением? – однажды прозвучал тихий голос у него за плечом.
Верешко степенно обернулся:
– По складам, пожалуй, прочту.
– А прочти.
Верешко взмок, но материна наука не забылась – прочёл. Варакса удивился, спросил, горазд ли письмом. Что-то прикинул про себя. Велел приходить, взялся понемногу учить. Даром!
Месяца два спустя Верешко взошёл с грамотником наверх… чтобы на пороге встать заворожённым.
Окно!..
Огромное. От пола до подволока.
Оно летело над мокрыми горбами Отоков, над седым взъерошенным Воркуном. Прямо в туманную прозелень Дикого Кута!.. Под левым крылом казался Торжный остров с дворцом, где тогда как раз достраивали терема. А под правым крылом угадывался Ойдригов Опин – великолепная набережная Отоков. В праздничный вечер там зажгут светочи, и первозданную темень украсит огнистое ожерелье с подвесками отражений…
Всякий день видеть эту растворённую ширь! То угрюмо-прозрачную, то прорастающую белыми столпами мороза, то хлещущую дождём! Мыслимо ли смотреть на такое – и не тревожить струн, слагая дивные песни? Не заносить лебединого пера над чистым листом, записывая баснословные сказы?
Варакса, редко выходивший на улицы, жил как бы не в городе, а немного над ним. Оттого, может быть, видел чуть больше обычного шегардайского мещанина.
– Смотри, разумное чадо… – Он произносил слова тихо, чуть запинаясь, словно готовый тотчас пожалеть о каждом из них. – Вот гордые острова, пристанище птиц, убежище лодок. Чуть дальше твердь клонится в глубину, и волны захлёстывают каменные макушки. Ещё дальше валуны еле видно в пучине. А совсем далеко – лишь непроглядная тьма…
Всё так, привычное зрелище, но Верешко почему-то ждал продолжения, и грамотник продолжил:
– Это путь всей земли, детище. Всё уходит, и мы однажды уйдём, и кто вспомнит о нас? Кто нас разглядит сквозь бездну веков? – Варакса обвёл рукой книги, громоздившиеся на прочных струганых полках. – Вот, друг мой, маленькие светцы, в которые любознательный человек вкладывает лучину, и тьма раздвигается.
Нелюдимый Варакса вдруг показался сыну валяльщика выходцем из иного, высшего мира. Уж точно не из того, где обитал сам Верешко. Оттуда же, из-за туч, прибыло и окно. Его ставни распахивались наружу, а управлялись из комнаты, одним рычажком, и головка рычажка была в серебре. Верешко бывал в разных домах, но даже у богача Радибора не видел подобного. Ох, не про Верешкову честь было смотреть сквозь это стекло! Оно, поди, отражало венцы на золотых головах. Подле него беседовали преподобства куда как постарше красного боярина Болта…
– Приходи сюда, разумное чадо, – тихо, словно боясь собственных слов, выговорил Варакса. – Письмо́вность даст пропитание, когда ничто иное не даст.
В тот день Верешко до самого вечера ходил как во сне. Видел перед собой то острова, падающие в бездну, то руки в шитых пятерчатках, играющие серебряным шаром…
Кощей по прозвищу Мгла выгладил камешком глиняную закорючку. Осторожно вложил в другую такую же, слегка повернул. Теперь забавку можно было разнять только обратным поворотом, хитрым и бережным. Мгла опустил игрушку в корзинку, переложил сушёной травой. Пока всё. Можно разогнуть спину.
Покинув ремесленную, он перешёл двориком к дому. В передней комнате была крутая лесенка наверх. Ходить по ней рабу заповедали, но тряпкой от пыли он её протирал. Не будет великого греха, если застанут.
Он встал с исподней стороны лестницы. Бросил тряпку на одну из ступеней. Медленно, постепенно стал поднимать руку. За ней другую. Уложил локотницами на ступеньку. Постоял, опустив голову. Тёмное дерево ещё пахло воском, памятью былого достатка. Когда дыхание успокоилось, Мгла развёл руки в стороны и упёрся, расталкивая лестничные тетивы. Из правого плеча почти сразу стрельнула белая молния, рассыпалась звёздами перед глазами. Мглу качнуло, руки обмякли, он тяжело задышал, борясь с дурнотой.
«Я не сдамся. Не сдамся…»
Руки снова поползли в стороны. Упёрлись локотницами в тетивы. Сильнее, ещё сильнее…
Урок в боевом городке близился к завершению. Ребята сбили из крупных комьев подобие узкого стола, выгладили верхушку. Беримёд налепил крепких снежков в кулак толщиной, выложил длинным рядком. Парни скучились ближе.
Лихарь открыл захваченный из крепости коробок. Тускло-серое, меченное ржавчиной железо, чинёные рукояти… Боевые ножи с горбатыми клинками в полторы пяди. Эти ножи здесь многим были знакомы. Уноты, кого уже допускали к железному оружию, увечили ими снежных болванов, метали в стену городка.
Лихарь взял из короба первый попавшийся нож.
Лежевесным ударом снёс ровные маковки со всего ряда.
Снёс не примериваясь, легко, как пуговку застегнул.
– Пробуйте.
Ученики разбежались по городку, стали обрубать иссечённых на уроке болванов, лепить и ставить снежки. С первого удара не получилось ни у кого. Со второго тоже. Лихарь прохаживался, смотрел…
…В который раз возвращал неворотимое. Заново проживал прошлое, истирая оплошности и ошибки, рисуя в своих мыслях всё так, как должно было произойти.
