Оттепельной ночью он не уступил Ветру лыжню. Первым бросился за дикомытом в раскат… и не сорвался, в это он верил… Вот он настигает хромого… А дальше? Если себе не льстить, получался размен смертельными ранами. Ворон был моложе, но с Лихарем ходил наравне. Дай ему ещё годик…
С разных сторон зазвучали робкие жалобы:
– Тут лезо погнуто…
– Не наточено…
– Мы свои опа́сочки холить будем, а это…
Лихарь взял кем-то отвергнутый нож. Обождал, пока заново разложат снежки. И с прежней лёгкостью растя́л весь ряд, от первого комка до последнего: что в руки попало, тем воюй! Смущённый унот потянулся принять нож, но Лихарь не отдал – швырком отправил дальнему болвану в самое горло, беги доставай.
Бухарка похаживал среди старших учеников, показывал мальцам, растолковывал. «Ишь осунулся…» На вольном воздухе это было заметней, чем в крепости. «Спину гнёт…» Лихарь всё чаще взглядывал на него, затем подозвал. Спросил вполголоса:
– Что гнетёт тебя, ученик?
Бухарка приосанился:
– Воля твоя, учитель… Я в порядке.
– Лжёшь.
– Я…
– Обманывай мирян, не товарищей по орудью. А меня – даже не пробуй. Мне перед всеми заставить тебя снежки разрубать?
Бухарка молчал, опустив голову. Знаки нездоровья Лихарь отличал без труда.
– Явишься после ужина. Ступай.
Бухарка обречённо кивнул и пошёл, но судьба судила иначе. Лихарь не успел достичь края площадки, когда ребятня сзади испуганно загомонила. Источник стремительно обернулся, уже прикидывая, кого эти косорукие поранили и насколько опасно…
…Ошибся. Бухарка скорчился на убитом снегу. Кашлял, дёргался, зажав ладонями рот. Сквозь пальцы разлетались красные брызги. Двое мальчишек пытались уложить его поудобнее, третий нёс одеяло.
Лихарь про себя помянул хворостину Царицы, но удивления не было. Миг спустя он стоял на коленях, готовый очувствовать парня. Не понадобилось. Бухарку отпустило, он завозился, силясь привстать:
– Накажи, учитель…
Голос был чужой, хриплый.
– Накажу, – пообещал Лихарь. Вскинул голову, обратился сразу ко всем: – У тайного воина нет гордости, побуждающей таить немочь! Ваш брат устыдился испортить проучку, но кто вам простит загубленное орудье? Вы – персты земной руки Правосудной! Горе руке, не чующей, что ноготь отпал!
Бухарка сплюнул кровь, утёрся горстью чистого снега. Ему помогли перебраться на одеяло.
– Чем брюхо попортил? – уверенно спросил Лихарь. «Учитель, отец мой, слышишь ли?.. Ты всё умел обращать к славе Владычицы, а нам, дурням, на вразумление. Теперь вот я…» И разъяснил: – Бухарка, поди, не варнак с Пропадихи, чтоб лёгкие клочками выкашливать. Его на лыжах не угонишь… А раз так, где руда точится?
– В пупке.
– В кишках, – раздались несмелые голоса.
Лихарь вновь склонился к Бухарке:
– Ну?
– Количь колет, – с трудом выдавил тот. – Надмение…
Лихарь кивнул:
– Валенок снимите с него. Правый.
Ребята живо слупили валенок, толстую подвёртку, вязаное копытце. Стыдливо явившаяся ступня была белая, чистая. Лихарь властно взял её в руки:
– Зачем терпел?
– Ждал… пройдёт…
– Ветер вас учил, я вот пытаюсь, а толку?
– Прости, учитель… я этот урок…
– Не за то ругаю, беспрочее! Почему сам себя не исцелил, как воину подобает? Почему я тебе, точно дитю малому, ножищу обминать принуждён? И это мой подкрылыш, которого я вперёд прочих многому наторяю! Я при отце нашем Ветре не таков унот был!
Жёсткий намозоленный перст нашёл место на втором пальце, возле угла ногтя. Особенным образом придавил. Бухарка ахнул. Затем выдохнул с облегчением, глаза начали проясняться.
– Это перстное деланье, – сообщил младшим источник. – На теле множество устьиц, мы зовём их напёрстками. Кто умеет вдевать в них персты, волен повелевать иглами. – Он раздвинул Бухаркины пальцы, щепотью стиснул промежек. – Игла, ведо́мая напёрстком, хвост пришьёт любой трясовице… а может стать жалом смерти. Санки сюда! В моих санках домой поедешь, поты́чище.
Бухарка зашевелился, неловко, опасливо, прислушиваясь к угасающей боли в желудке. Попробовал улыбнуться:
– Лекари мы худые пока… только болячки с места на место гонять.
Лихарь уже стряхивал с рук толику вреда, взятого у Бухарки. Услышав, обернулся:
– Мы? Пробовал, значит? С кем?
– Я не…
Лихарь молчал. Бухарка вдруг узрел себя в холоднице, у столба, на дереве казней. Пришлось сознаваться:
– Шагала… ухо мял… от вереда.
Лихарь спросил неожиданно мягко:
– И как? Пропал чирей?
– За ночь пропал…
Бухарке помогли забраться в лёгкие саночки, помнившие Ветра. Он вытянулся, отдыхая, прикрыл глаза… Страшен вчерашний стень, но с ним и не пропадёшь. Кто-то накинул алыки, Лихарь пошёл рядом. Когда покинули городок, он возвысил голос:
– Что умом нынче объяли, бестолочи?
Поднялась разноголосица:
– Как снежки растёсывать…
– Это наименьшее. Что ещё?
– Как товарища на орудье лечить…
– Как хворобу не запускать…
– Чтобы в саночках не оказаться…
– Которые и смертными невдолге стать могут, – мрачно подытожил источник. – Недавно с орудья аж двое саночек привезли.
– Белозуба!
– И пленника!
– Это он, Бухарка, обоих вёз. Вьялец ещё…
– А теперь самого везут.
– Белозубу в угон.
– Ты, Бухарка, как Белозуба догонишь, от нас привет передай!
На глумца шикнули. Беримёд кому-то дал подзатыльник. Вся стайка боязливо притихла.
Оборачиваясь на ходу, Лихарь многое успел прикинуть, взвесить, отвергнуть. Грозно промолчать? Посоветовать не судить превыше ума? Холодницу посулить языкастым?..
Он сказал:
– Да, так всё и было. Наш брат Белозуб ошибся лишь в том, что развязал отступника сам, когда надо было поручить младшим. Пустяковая оплошка, а стоила жизни. Ведь если бы рану принял кто-то из неучей, опытный Белозуб его сберёг бы в пути. Да и пленника… – Лихарь вздохнул, – мы встретили бы униженного, но бодрого… не ту мокрую тряпку, аж руки было тошно марать.
Он замолчал.
– И учитель Ветер тогда бы не умер? – тихо спросил кто-то из младших.
Лихарь ответил:
– Этого мы не знаем. Даже Ветер не предвидел, что одному из нас братоубийца окажется милей братьев. – И набрал воздуху в грудь. – Ещё что вы должны были уразуметь?
Мальчишки шушукались, но внятного слова не последовало. Лихарь вздохнул:
– Молчите? Я подскажу. Двое, не сумевшие помочь Белозубу, изнемогли в беге, но примчали его живого домой. Он умер на руках у нашего отца, успев последние слова сказать и правду открыть… Потому что другие за него превыше сил порадели. Запомните это… А ну, подняли головы! Хвалу запевай!
Под самый уход из Чёрной Пятери новый стень призвал воронят. И тяжело, долго расхаживал туда-сюда. Хмурил светлые брови, раздумывал. Выслушивал что-то. Может, за дверью, может, в себе самом. Взвешивал на левой ладони правый кулак. Хотён никогда не был речист, а с гибели Ветра стал вовсе молчальником. Воронята следили опасливо. Сделавшись в крепости вторым человеком, Хотён ссутулился под бременем, стал злым, угрюмым. Чуть что не так – долго в голове звенеть будет! Наконец стень решился.
Кивнул, чтобы
