у тебя крыльцо давно сгнило.
Постукивали в окно ветки рябины.
— И телка скоро забивать нужно будет.
Затрещали во дворе слетевшиеся откуда-то сороки — недобрые вестницы.
— А навоз так слежался, что мне теперь его никак не осилить.
— Ладно, — со вздохом сказала баба Люба. — Знаю я, чем Иван Иваныча порадовать. Да шибко сомневаюсь, доброе ли это дело… Трактор-то на ходу у тебя? Готовь — к райцентру поедешь.
* * *
Трактор у бабы Маши остался от мужа. В перестройку, когда брошенные государством колхозы и совхозы начали разваливаться, распродавая потихоньку имущество, бывший бригадир и почётный пенсионер Пётр Степанович решил заняться фермерством — очень уж завлекательные перспективы этого дела рисовали всевозможные телепередачи. Используя старые связи, он за бесценок приобрёл разбитый двадцатипятисильный трактор «Владимирец», который кроме как «пукалкой» никто не называл, а так же небольшой одноосный прицеп, плуг и культиватор. Остальное железо Пётр Степанович собирал по полям, да на заброшенных полигонах. Там он нашёл хорошую борону, запасные колёса, требующую ремонта сенокосилку — и множество других полезных вещей.
Фермерством Пётр Степанович увлёкся всерьёз. Но так и не разбогател, а лишь здоровье своё растерял. Умер он от сердца — однажды утром оделся, собрался идти картошку подпахивать, да почувствовал колкую боль в груди, присел на лавочку, наклонился вперёд, лицом синея, — и упал, уже не дыша.
Помимо трактора оставил Пётр жене шестерых телят, двух дойных коров и несчитанный табун овец. А через два года от всей скотины остались у бабы Маши корова Галя, да овца Поля — но и на них-то сил едва хватало. Кабы не трактор, да не помощь Иван Иваныча — держала бы баба Маша одних куриц.
А с трактором баба Маша управлялась неплохо. При Хрущёве она несколько лет проработала на местной МТС, а позже, при Брежневе, ей не раз приходилось садиться за руль колёсного Т40 и за рычаги гусеничного ДТ75. До сих пор она хранила в ящике комода вырезку из местной газеты, где знакомый очкарик-корреспондент, теперь давно уже спившийся, называл её «нашей Ангéлиной Пашей».
* * *
Солярки в трехсотлитровой бочке оставалось чуть, и баба Маша, достав из комода завёрнутые в тряпицу деньги, отсчитала несколько купюр. Цены на бензин росли стремительно, а дизельное топливо теперь стоило немногим дешевле бензина, но баба Маша надеялась, что на одну полную заправку денег ей хватит. Может быть даже и «стратегический запас» в бочке пополнить удастся.
Трактор завёлся сразу, не капризничая — стрельнул сизым дымом, кашлянул и тут же ровно затарахтел, дрожа, будто пойманный за уши кролик.
Осторожно, задним ходом, вывела баба Маша трактор со двора. Остановилась перед домом, открыла дверь, махнула рукой соседке, крикнула, голосом перекрывая треск дизеля:
— За курами погляди, в обед зерна им дай! А к вечеру я, чай, вернусь! Если припозднюсь, скотину покорми! Пойло у печи стоит, оно уже готово, только тёплой водой разбавить надо!
— Всё сделаю, не впервой. Езжай себе спокойно.
— Ну, ладно…
Трактор двинулся — нырнул передними колёсами в заросшую колею старой дороги, подпрыгнул, рявкнул натужно, изрыгая дым, — и покатил, потихоньку ускоряясь, мотаясь из стороны в сторону, подминая высокую траву, ломая ветки близких кустов.
Путь предстоял неблизкий — до райцентра было двадцать пять километров, а до места, куда направлялась баба Маша, и того больше. Да ещё она собиралась заехать в Матвейцево к родственникам — а это изрядный круг выйдет.
Спешила, торопилась баба Маша, гнала трактор по дорожным ухабам, не жалея ни себя, ни машину. Скорчившись, вцепившись в обмотанный изолентой руль, цепко смотрела на разбитую лесовозами дорогу, глохла от дизельного рокота. Рассеяно думала о житье-бытье, прикидывала, сколько денег с пенсии отложить на покупку дров, решала, а не проще ли будет втихую вытянуть трактором из леса несколько поваленных берёз, да самой их и разделать.
Самой — с помощью Ивана Ивановича.
Не чужой, чай. Не откажет теперь. Не уйдёт, не бросит.
Ох, не дай Бог!
Вспоминала баба Маша брата своего Фёдора и мужа Петра, вспоминала и заменившего их Ивана Ивановича…
* * *
В деревню привела его Люба году, наверное, в девяносто пятом — через несколько лет после смерти Петра. В тот день, помнится, бестолковая овца Поля свалилась в выгребную яму заброшенного дома. Вытащить её оттуда оказалось непосильным делом для двух пожилых женщин, но, глядя, как убивается Марья Петровна, слушая, как диким голосом орёт завязшая в грязи скотинка, баба Люба не выдержала:
— Ладно, приведу помощника. Только ты, Маша, дома сиди, и носа из него не показывай.
Просидела баба Маша в избе целый день, снедаемая любопытством. Где ж это Люба помощника нашла? В Лазарцеве, что ли? Так ведь далеко! И что это за помощник такой, что от него прятаться надо?..
Люба пришла под вечер, стукнула в стекло, крикнула:
— Вытащили твою Польку, пасётся у колодца под липой. Ты дай мне молочка, расплатиться с помощником надо.
— А как звать-то его? — спросила баба Маша, передавая в окно крынку.
— Иван, — чуть замешкавшись, ответила Люба. — Иван Иванович.
С той поры и повелось: едва появлялось какое неподъёмное дело, баба Маша бежала к соседке:
— Ты бы уж позвала Иван Иваныча, Люба. Никак нам без него не управиться. А я бы отблагодарила, чем смогла. Тесто, вон, с утра замесила…
Не отказывала ей Люба, видно, шибко нравилось Иван Ивановичу угощение, видно, сам с охотой делал он крестьянские дела. Столбы новые для забора вкопал, терновник вырубил, старую яблоню выкорчевал, покосившийся двор выровнял, в баню новый котёл заместо старого затащил.
А вскоре довелось бабе Маше увидеть загадочного помощника. Шибко она тогда удивилась, испугалась даже сперва до икоты, а потом вспомнила, что про Любашу всегда говорили, и, вроде бы, поуспокоилась, посчитала, что ничего особенного, как бы, и не произошло.
Главное,
