что мужик есть.
А уж какой он весь из себя — это дело десятое.
* * *
В Матвейцеве баба Маша не задержалась ни на одну лишнюю минуту. Жил у неё здесь брат — седьмая вода на киселе. Не жаловала его баба Маша, хотя и сама не могла объяснить, почему. Общались они редко — по необходимости; встречались в основном на похоронах общих родственников.
— За долгом я! — крикнула баба Маша копающемуся в огороде брату. Она даже трактор не стала глушить, только дверь открыла, да опустила ногу на заляпанную грязью приступку. — Здравствуйте!
Загорелый высокий мужчина медленно выпрямился; прищурясь против солнца, из-под руки посмотрел на нагрянувшую сродственницу, широким жестом вытер со лба пот. Неторопливо, в раскачку, подошёл ближе, приоткрыл калитку:
— Зашла бы в дом, что ли, Марья Петровна.
— Некогда, Василий Степанович. Спешу. Вернёшь ли деньги, что полгода назад брал?
— Денег у меня сейчас нет, Марья Петровна.
— А мне надо бы… Может, перезаймешь у кого?
— Да, вроде, не у кого перезанять… А не возьмёшь ли долг золотом? — брат Василий наклонил голову, прищурился хитро.
Ох, не любила баба Маша такого вот прищура.
— Шутишь, никак?
— Нет, не шучу. Поповское золото, старое, настоящее.
— Откуда?
— Знамо, откуда… Клад я нашёл.
— Это где это?
— Всё тебе расскажи… Каменный дом на том краю деревни помнишь ли?
— Председателев?
— Он самый. Нет больше того дома. Рассыпался… Только ты это… — Василий спохватился, зыркнул по сторонам. — Не шуми про золото-то. Ни к чему нам это.
— Неужто и вправду клад?
— Говорю же: золото поповское в председателевом доме схоронено было. Возьмёшь ли вместо денег?
— Ты неси, а я погляжу.
Василий кивнул и, не торопясь, вразвалочку, ушёл в дом. Пропал он надолго — баба Маша уж трактор глушить собралась, жалея солярку. Вернулся Василий какой-то притихший, будто бы даже съёжившийся. На левом плече его висела паутина — то ли на чердак, то ли в подпол лазил брат за припрятанным золотом.
— Вот, гляди, — Он подошёл у трактору, протянул руку, разжал поцарапанный кулак. На ладони лежал золотой крестик с маленьким зелёным камешком в серединке.
— В городе, небось, бешеные деньги за него дадут, — тихо сказал Василий. — Камушек-то, наверняка, изумруд.
— Ладно, — сказала баба Маша. — Возьму.
* * *
Примерно через час трактор выехал на асфальт. Дорожный указатель подсказывал, что до райцентра осталось три километра, но сегодня баба Маша туда не собиралась, и потому сразу повернула налево. Оставшийся путь отнял у неё ещё двадцать минут.
Придорожная забегаловка «Ромашка» была единственной закусочной на всей трассе, связывающей райцентр с областным городом. Потому заведение это пользовалось большой популярностью, — и не только у водителей дальнобойщиков. Тем не менее, именно дальнобойщиков здесь было больше всего. Огромные машины с длинными, будто вагоны, фурами стояли на обочинах; редкие «москвичи» и «жигулёнки» смотрелись среди них будто лодчонки, затёртые торосами.
Первым делом баба Маша заехала на заправку, где выяснила, что дизельное топливо подорожало почти вдвое. Потратив на солярку все деньги, она вывела трактор на дорогу, остановила его в стороне от прочих машин, заглушила и выбралась из кабины.
Неподалёку молодой парень в оранжевом, запачканном маслом жилете сосредоточенно пинал колесо грузовика. Появление бабы Маши отвлекло его от этого занятия; он с интересом и, пожалуй, с удивлением посмотрел на ветхую старушку, быстро глянул в сторону трактора, спросил:
— Тебе, мать, может, помочь чего надо?
— Сама управлюсь, — живо откликнулась она.
Он одобрительно хмыкнул:
— Ну, гляди.
Она глядела: на троицу мужиков, собравшихся за столиком под навесом возле мангала, на скучающую официантку в сером больничном халате, на зевающего в дверях летней кухни мужчину в поварском колпаке и брезентовом мясницком фартуке, на собак, чутко дремлющих возле мусорных баков, на выбирающегося из высокой кабины одетого в джинсу водителя, на дремлющую в «Жигулях» женщину, на голоногую простоволосую девчушку, прохаживающуюся среди машин.
Ещё две-три такие же девчушки, наверняка, были сейчас внутри «Ромашки», жадно что-нибудь жевали, или просто сидели в углу, присматриваясь к заходящим внутрь водителям, ожидая, что кто-нибудь из них поманит одну за собой.
— Погоди, дочка… — Баба Маша догнала девчонку, пошла с ней рядом, не зная, с чего начать разговор, теряясь и смущаясь.
— Чего? — Жвачный пузырь лопнул на ярко накрашенных губах.
— Как звать-то тебя?
— Наташка. А что?
— Сколько лет-то тебе?
— А тебе, бабуль, какое дело? Воспитывать станешь? Не надо. Иди лучше себе, куда шла.
— Так к тебе я и шла, — заторопилась баба Маша. Она суетливо достала из кармана приготовленную на такой случай «Школьную» конфету, протянула девчонке, чувствуя себя страшно неловко. — На вот, возьми. И послушай меня, старую, что сказать хочу…
Девчонка с сомнением посмотрела на конфету. Взяла. Развернула. Сунула в рот:
— Ну и?..
— Ты ведь, это… С мужиками… за деньги… Да?
— Бывает и не за деньги. Жизнь такая. А что?
— Ты на-ко вот, погляди… — Золотой крестик с зелёным камушком в серединке блеснул на иссушенной, почти чёрной ладони. — Золото, настоящее, старинное. И изумруд. До революции ещё сделано… В городе за такую вещь, знаешь, сколько дадут?
В глазах девчонки блеснул интерес.
— Сколько?
— Десять тыщ! — назвала баба Маша первую пришедшую в голову цифру. И тут же испугалась, что не поверит девчонка в такую сказочную сумму. — Десять тыщ. Если поторговаться. Настоящее золото, поповское, старое! И камушек ещё. Десять тыщ, точно говорю, никак не меньше.
— И чего ты хочешь?
— Да-да, — закивала баба Маша, радуясь, что теперь можно перейти к делу. — Мужик у меня есть знакомый. Хороший
