не лицо степенством считаться. Двое вельмож обнялись по-братски.
– Борво! Люди притомились в гоньбе, помоги им с палатками. И пусть ставят котёл.
Болт не пенял Мадану за опоздание, тот сам повинился:
– Это я должен был встретить тебя и помочь с высадкой…
– Не оправдывайся, брат. – Болт вскинул ладонь. – Ты вправе гордиться собой. Мне ли не знать, что за притчи подстерегают в дальнем пути! Множество гонцов сгинуло, так и не добравшись до цели, а тебя дорожные невзгоды лишь чуть задержали.
Мадан снизу вверх, с зарождающимся восторгом смотрел на мужественного бывальца.
Галуха тем временем заметил, что Мадановы спутники шли как будто двумя отрядами, притом очень неравными. Сытые, крепкие порядчики, ради прибытия накинувшие полосатые плащи… и вереница каких-то ходячих глодней, иссохших от голода и мороза. Игрец пригляделся к ним со смесью любопытства и отвращения, даже вспомнил отступника, спасённого Непогодьем…
…И ниже пупа расползлись ледяные нити: он узнал этих людей.
Ялмаковичи!..
Отпущенные Сеггаром в жестокое никуда, они всё-таки выжили.
И пришли спросить с Галухи за всё, что он намолол Болту.
Руки сами поднялись заслонить горло…
– Я бы подоспел раньше, но странствующий обязан попутью, – наполовину винился, наполовину хвастался Мадан. – Я уже оставил за левым плечом взглавье здешнего берега, рекомое Сечей, когда нам перебил путь след вот этих людей. Я велел разыскать бедующих и подать им помощь, и когда это было сделано, они вложили свои руки в мои. Я счёл их достойными присяги, ведь это витязи из Железной дружины, чьё ратное счастье померкло возле той самой Сечи… Оттого вышла задержка: с ними раненый.
Рядом с Маданом почётными рындами высились порядчики Новка. Ялмаковы сироты суетились поодаль – раскидывали палатку, несли кого-то под кров.
Болт кивнул с безупречным вежеством:
– Великодушие и стремление привлекать достойных суть черты истинного вождя.
– Кому присущи эти благородные черты, как не тебе, – подхватил Мадан. – Твои окольные, я смотрю, тоже молодцы один к одному.
– Моих па́робков ковала суровая Аррантиада, где есть место лишь сильным… – Могучий Борво приосанился, и за ним подначальные, а Болт, глядя на ялмаковичей, задумчиво продолжил: – Вот бы знать, чья рука железо согнула?
Мадана удивило любопытство боярина к таким мелочам, как свара вольных дружин, но раз Болт хотел знать, ему следовало ответить.
– О том ведаю лишь понаслышке… Эй! Добрый господин слово о Сече слышать желает!
Мятая Рожа подошёл с воеводой Гориком, они держались друг дружки:
– Благополучия на четырёх ветрах твоему высокоимёнству, щитоносец древнего рода.
Болт обратился к старшему:
– Что привело вас, добрые витязи, под боярское знамя?
Паробки, любопытствуя, подступили поближе.
– У Сечи мы сошлись с дружиной Сеггара Неуступа, и счастье отвернулось от нас. – Голос Мятой Рожи скрежетал ровно, безжизненно. – Сеггар стоял крепче в тот день. Мы не удержали знамени и не уберегли воеводу.
Болт поднял брови:
– Кто сумел сразить могучего Лишень-Раза?
– Наш отец был последним, оставившим поле. Он метнул в Неуступа топор, отмщая за поражение. Тогда из облаков слетел симуран и разорвал Ялмака.
– Симуран?.. Да кто их видел после Беды?
– Мы все видели. И сеггаровичи с кощеями.
Борво сощурил голубые глаза:
– Легко кивать на тех, с кем мы в море разминулись…
– И кто новый след ушёл пролагать.
– Галуха! – вспомнил Болт. – Эй, игрец! Видел ты симуранов у Сечи?
Пришлось Галухе выбираться из-за шатра, где он надеялся пересидеть эту встречу.
– Господин… не вели казнить… – Губы были чужие, голос противно дрожал, взгляды ялмаковичей целили в горло. – Я тогда об избавлении молился… живота не чаял… ни головы поднять…
Болт отмахнулся и учтиво кивнул Мятой Роже:
– Нет причин сомневаться в слове витязя из Железной дружины.
Его подручные оказались далеки от подобного вежества. Так всегда: дворня делает то, что господину не рука, не лицо, не обычай. Борво с молодыми паробками стали посмеиваться:
– Пёсина, бает, крылатая разорвала?
– Хороши витязи, шавок забоялись.
– Так вот кем нас гудила пугал!
– Храбры только беззащитным головы сечь.
– Даже гусляра, слыхать, убили за что-то…
Болт поглядывал то на своих, то на медленно звереюших ялмаковичей. Не вмешивался.
– Изоржавела Железная! Коржавая стала.
– Дед сказывал, в нашей деревне иней называли куржавиной.
– Вот вся и потаяла от пёсьего рыка.
Эти люди родились за Кияном, чем и гордились, но корни тянулись из андархского Левобережья. Слова оставались понятны, хотя выговор постепенно чуждел.
Сейчас зарежут, понял Галуха. Объявят виновным и… «Гусляра убили, слыхать…»
– А у нас плюгавцев звали коржавыми.
– Уродов противных – коржавищами!
– Кто воняет – коржит…
Ялмаковичи угрюмо молчали. На побеждённого всяк лаять горазд. И они стояли живые, а Ялмак ушёл под киянский лёд с отъеденной головой. Что можно ответить на правду?
– Будет вам, – сказал наконец Болт.
Остановил своих, как отец – разошедшуюся ребятню. Мадан смотрел снизу вверх, завидовал. Мог он вот так придержать витязей, давших ему присягу? Нутром чувствовал – нет. Зато сам с радостью принял бы водительство Болта.
Всё же один из паробков презрительно запустил:
– А какой ещё быть дружине, когда воевода негоден.
Насмешки затеялись по новому кругу.
– Рыба с головы тухнет.
– Одна слава, что Лишень-Раз. Топор метал – прометнулся, вражишку бил, бил, не убил…
– Живот на собачьи зубы сложил! Гав, гав!
Поношений приёмному отцу Горик не стерпел:
– Слышь ты, разбаба!.. Поди, безотцовье, отика лаять!
И шагнул вперёд. Мятая Рожа вытянул руку. Горик наткнулся, остановился, трезвея. Паробки обидно засмеялись:
– От раздевули слыхали. Старшак за отца встать не даёт!
Мятая Рожа сплюнул наземь.
– Иные только способны из-за боярской спины гавкать.
Мадан в растерянности смотрел на Болта. Кажется, пора было что-то сделать или сказать, явить себя вождём, но как? Боярин Нарагон погладил усы. Он развлекался.
– А что, брат мой? Дадим нашим еро́хам молодечество испытать? Иначе ведь не уймутся.
– Ну…
– А то вишь, волю взяли языками молоть. Пенял, не послушали! – Он зыркнул на своих грозно, но и с гордостью. – Думают, спесивцы, на нашем берегу мужи не родятся. А если ответ попросят держать? Ответишь, Дотыка?
Вперёд выступил крепыш, годный Борво в младшие братья:
– И отвечу, батюшка, и сам ответа спрошу.
Мадан кивнул. Мятая Рожа убрал руку. Горик вздохнул, словно тяжесть с плеч сбросил. И улыбнулся, впервые со встречи на морозном бедовнике. Улыбка вышла волчья, беспощадная. Мадан смотрел с бьющимся сердцем. Сейчас он увидит, каков в настоящем деле его человек. Его человек!
Быстро приготовили круг.
В знак раздора место подмели двумя вениками. Один свили из зелёного камыша, на второй не пожалели тонких лучин.
Вы постойте, погодите, о́блаки бегучие.
Вы умолкните, улягтесь, ветры буйные.
Утишитесь, волны грозные,
