И, когда я затыкаюсь, то слышу первый крик. От этого пронзительного звука чужой боли перед глазами мутнеет. Я собираю всю силу, что осталась, вычерпываю абсолютно все и выпускаю.
Комната наполняется ослепляющим сиянием, поток окутывает прохладным воздухом, разносит путы на руках, стул, сметает остальное и несется во все стороны.
Сияние с оглушительным звоном ударяет в стены и… отлетает обратно. Меня сдавливает в тиски собственной же силой, вжимая в пол и от адской боли я вырубаюсь на мгновение. Аааах ты ж су…
Прихожу в себя, корчась на полу.
— Как я и предполагал, — снова этот холодный голос над ухом.
— Ты… — клокочу сорванным голосом. — Убью…
— Самонадеянность всегда приводит к глупости. Ну а теперь, когда ты исчерпался, ответишь на все мои вопросы.
— Илена…
— С ней все в порядке, Белаторский. Ты настолько наивен, что мне начинает это надоедать. Ее тут никогда не было. Девочка вспыльчивая, но она не представляет серьезной угрозы. Ее было достаточно просто припугнуть и больше я ее не трогал. Она просто сбежала из дома, как делает это почти каждую ночь.
Все это подстава. С самого начала. Но как? Я вдруг вспоминаю о еще одном родовом даре Панаевских — преследовании. Неизбежно заканчивающимся хреново.
Но мне становится легче. Может я и полный идиот, но безопасник сейчас лишился единственного рычага давления.
Я отползаю к стене и сажусь, прислонившись спиной. Встать у меня не получится, но и валяться неприлично, когда тебя убивают. На мерзкой роже сложно сфокусироваться, в глаза смотреть получается с трудом.
— Радуешься, — смутно вижу его довольный оскал. — Ну порадуйся еще секунду. От этого только проще будет сломать. Ты мог сопротивляться мне лишь благодаря своей силе, мальчишка. И ты ее потратил всю. Заодно доказав, что не контролируешь ее.
Силы и правда нет, своего он добился. Что-то еле теплится в груди, даже не сила, а какая-то ее капля, словно далекий маяк.
— Так в чем, по-твоему я должен сознаться? — горло дерет, но я его уже не берегу.
— Сам сдаешься? Разумно…
Сделать рывок, дернуть его за ноги, повалить и вдарить локтем по гортани. Шанс слабый, но хоть что-то. Просто соберись, Игорек. Еще раз.
— Да, да, больше не поиграем, — перебиваю, шумно дышу через нос. — Так в чем? Ты, лично. А не империя, хватит ей прикрываться.
— А вот тут ты ошибаешься, — Панаевский неожиданно злится, повышает голос. — Личного тут ничего нет. Не все крутится вокруг одного человека. Все, что я делаю, чем жертвую я, чем расплачиваются великие роды — это все ради империи. Ради того, чтобы остальные жили своей обычной жизнью. Ты думаешь мне нравится, что мной пугают детей? Ненавидят и желают смерти? Но это так ничтожно, по сравнению с тем, что я предотвращаю. Ты — мальчишка, и думаешь только о себе. А дело не тебе, и не во мне. Ты — помеха, маленькая испорченная деталь. В огромном механизме, дающем лучшую жизнь миллионам. Величайшая империя — вот о чем я забочусь.
Ох, да твою ж бабушку налево. Он еще долбанутый на государственной почве. Словил я комбо. Психопат и фанатик. Договориться не получится.
Свет мигает, приглушается. Панаевский призывает свою силу и та медленно разрастается вокруг него грязным туманом.
Серая мгла тянется ко мне, окружает и я погружаюсь в облако боли. Словно тысячи игл проникают под кожу по всему телу.
— Я узнаю, что ты скрываешь. И все закончится. Быстро, — приглушенно обещает мне силуэт, дрожащий в дымке из теней.
Иглы впиваются глубже, сила гудит обозленным роем. Судорога проходит по телу, я распахиваю рот, но даже кричать не могу, только рывками делать вздохи.
Я шарю руками по полу в поисках хоть какого-нибудь предмета. Металлический стул разлетелся и из его останков получилось бы отличное оружие. Но под пальцами только пыль и мусор.
Глаза выискивают в россыпи хлама мои амулеты. Я цепляюсь взглядом за мелкий уродливый артефакт. Тянусь к нему, до треска в суставах.
— Ты серьезно? — слышу удивленный голос сквозь гудение силы. — Твоя последняя надежда — это никчемное проклятие?
Меня начинает трясти от хохота. Никогда не следует недооценивать предсказуемость тупизны… Делаю рывок, шипя от пронзающей все тело боли. Даже если меня это убьет, надеюсь, он хотя бы обосрется до смерти.
Сжимаю холодный металл и отдаю ему ту каплю силы, что трепыхается во мне, как догорающий фитиль. Он дергается в руке, впивается в ладонь острым краем.
Этот укол я почти не ощущаю среди рвущей на части бури. И ничего не происходит. Ору, окончательно лишаясь голоса и втыкаю артефакт в ботинок Панаевского, пробивая до ноги.
Вскрик, давление сумрачной силы чуть отступает. Только для того, чтобы я успел сделать один вдох. Хтонь, либо он сейчас превратится в дерьмодемона, либо я умру.
Напор прекращается резко. Вместе с ним отключаются все звуки, кроме одного. Нарастающее клокотание. Рык смертельно раненного зверя. Симфония моей победы в желудке безопасника.
Эх, жаль я не могу увидеть его охреневшую рожу, голову не поднять. В груди жжет от последней капли силы. Замечаю как он дергается, сгибаясь. Непреодолимая сила природы выносит его вместе с дверью. Панаевский даже не пытается ее открыть, выламывает телом и улетает на реактивной тяге.
Меня и самого скрючивает и я сначала просто ползу на четвереньках. Хватаюсь за дверной косяк, поднимаю себя на ноги и, ускоряясь своим падающим вперед телом, уношусь в противоположную сторону.
Мы, похоже, заслуживаем друг друга. Потому что ни единой живой души на пути к выходу я не встречаю. Не только я самонадеянный идиот.
Все, что могу — беззвучно ржать. Единственный мой боевой артефакт — пробивающий днище. Я заставил врага наложить в штаны. Звучит.
Герой, которого этот город заслуживает, но не тот, который ему нужен. Смех булькает в горле, пока я бегу, спотыкаюсь сам о себя, падаю, поднимаюсь и снова бегу.
Город, ужаснувшийся с такого героя, окончательно стих, в самый темный час перед рассветом. Я готов рухнуть в первой попавшейся подворотне. Но надо убраться подальше.
Улица смазывается в мутные силуэты, я бьюсь плечом о фонарный столб, меня выносит на проезжую часть. Бегу прямо по ней.
Есть еще одно место в старом городе, где можно спрятаться. Всего пару километров и я смогу укрыться на задворках промышленных кварталов Лиговки. Теперь мой вид соответствует обитателям задних дворов азиатских забегаловок.
Два раза теряю зрение и останавливаюсь отдышаться. В обморок будем падать в кроватке из паллет и мусорных мешков. Всего за неделю я успел привыкнуть к силе и вот теперь чувствую себя голым, когда ее не осталось.
Небо, которое по моим ощущением уже должно начать светлеть, становится только мрачнее. Воздух пахнет грозой. Я нахожу угол в лабиринте темных дворов-колодцев. За бетонными, вросшими в асфальт, мусорными контейнерами под навесом.
Закапываюсь в ворох раскуроченных картонных коробок и счастливо отрубаюсь.
***
— Эй, пацанчик, расчетный час, — будит меня каркающий голос.
Кто-то ржет над ухом и чем-то тыкает в меня. Распахиваю глаза и сажусь. Слишком быстро, меня ведет и я приваливаюсь к бетону. Уже светло, вижу бледно-серое небо в узкий просвет между козырьком и стенкой.
Мой «консьерж» — непонятного возраста типчик, сутулый и поджарый. Такому может быть как лет двадцать, так и за полтинник. На небритой опухшей роже глазенки-пуговки, а в руках палка от швабры. За его спиной близнец по несчастью, озирается по сторонам.
Он делает шаг ко мне и я непроизвольно швыряю в него силой. Боги, у меня есть сила! Радуюсь я рано. Удар, едва сдвинувший мужика с ног, почти полностью меня истощает.
— Не подходи…
Аааа! Слова скрежещут по горлу наждачкой, все внутри сжимается от острой боли. Я сглатываю и мне отзывчиво режет глотку.
Неудачливые работники сферы обслуживания шушукаются с перепуганным видом. Толкают друг друга ко мне и, наконец, побеждает обладатель палки.
