и даже мелькали мысли поговорить с Пашкой. Но он не считал себя вправе вмешиваться и мог только надеяться, что однажды, когда они повзрослеют…
Увы, его надежды не оправдались. Павел женился на другой, кажется на младшей сестре Анны. Его даже звали на свадьбу. Иосиф Давыдович не пошёл, сославшись на недомогание. Он и вправду с возрастом постоянно ощущал то одно, то другое, здоровье оставляло желать лучшего, возраст, от него не сбежишь. Но дело было не в том, что он плохо себя чувствовал. Ему не хотелось видеть страдания Ани Бергман. А он почему-то был уверен, что эта свадьба для неё станет чем-то вроде Голгофы. Что ж, бывает и так… не всегда жизнь идёт по идеальному сценарию. Но всё-таки Иосифу Давыдовичу было жаль этих двоих. Которые, по его мнению, были предназначены друг другу, но по каким-то непонятным причинам, так этого и не поняли.
Внезапно тишина их отделения, в котором доживали своей век такие же одинокие старики, как он, разорвалась. Он услышал голос Ирины Александровны, старшей медсестры, она отдавала какие-то распоряжения, и другие голоса — мужские, незнакомые.
Иосиф Давыдович сел, спустил ноги на пол и прислушался.
Последнее время его не покидала странная тревога, да и не только его одного. И дело было не в том, что больница опустела, тут как раз всё было понятно — в больнице шёл ремонт, пациентов и основной медперсонал раскидали по другим этажам, — тревога висела в воздухе, читалась на лицах дежурных медсестёр, проскальзывала в нечаянных словах Ирины Александровны, иногда что-то странное промелькивало в репликах рабочих, которые временами заглядывали к ним. Иосиф Давыдович слишком долго жил на этом свете, чтобы не распознать, что от них что-то скрывают. Но вот что?
Пытливая Софья Андреевна замучила всех вопросами и добывала по крупицам информацию, из которой Иосиф Давыдович сделал вывод, что происходит что-то нехорошее. Он слушал рассказы Софьи Андреевны, изобилующие витиеватыми подробностями, и пытался вычислить — где плод её фантазии, а где правда. И не мог. Некоторые вещи, которые Софья Андреевна вываливала на него, были абсурдны, некоторые смешны, но даже за тем, что вызывало смех и недоумённую улыбку, отчётливо проступал страх, который Иосиф Давыдович всеми силами старался гнать прочь. Да и то, что Анны и её верной Катюши он не видел уже дней десять, а то и больше, сильно настораживало.
В палату заглянула Ирина Александровна. За её спиной маячили мужчины в рабочих комбинезонах.
— Иосиф Давыдович, как вы себя чувствуете? — старшая медсестра была явно взволнованна.
— Спасибо, Ирина Александровна, ничего, — ответил он, вглядываясь в её лицо. — Что-то случилось?
— А? Да нет, ничего не случилось, — она отвела глаза, заюлила. — Ничего такого… просто, ремонт у нас тут, — она кивнула головой в сторону стоящего за ней мужчины, и тот с готовностью пробурчал что-то. Иосиф Давыдович не расслышал. — В общем, вы, главное, не волнуйтесь. Надо просто перебраться на какое-то время в другое место. Из-за ремонта. Да.
— Куда перебраться?
— Да тут недалеко. Вы пока собирайтесь потихоньку, вещи какие, сейчас девочки подойдут, помогут. Что надо на первое время, гигиенические принадлежности, смену белья. Это ненадолго, Иосиф Давыдович.
Ирина Александровна виновато улыбнулась и вышла. В отделении раздавались чьи-то возгласы, где-то заплакала старушка, Иосифу Давыдовичу показалось, что это была Тамара Яковлевна, та чуть что — сразу начинала впадать в панику. По коридору мимо его палаты пробегали какие-то люди. Заглянула Наташа, медсестричка, положила перед ним пустой пластиковый пакет.
— Это для вещей, — пояснила она. — Вы подумайте, что хотите взять. Или, может, вам помочь?
— Нет, Наташенька, не надо, я сам. Мне тут и собирать нечего. А что случилось?
Он не сдержался, спросил. Наташа тут же спрятала глаза, пробормотала что-то невразумительное, опять про ремонт и про то, что это всё временно, и убежала, не закончив предложения, оставив на тумбочке пустой пакет, куда ему надлежало упаковать свои пожитки.
И тогда он всё понял. Закон, который приостановили не так давно, после чего их перевели на легальное положение, видимо, снова вступает в силу. Наверно, что-то пошло не так. А он-то, старый дурак. Обрадовался раньше времени…
Когда Анна месяца три назад привела к нему Павла, Иосиф Давыдович подумал, что теперь всё наконец встало на свои места. Всё, что было разбито, разбросано, потеряно, теперь вдруг нашлось, соединилось и слилось. И на этот раз — насовсем. Навсегда.
— Простите меня, Иосиф Давыдович.
Павел пробормотал эти слова почти беззвучно, выдохнул коротким дыханием, опустившись перед ним на колени и спрятав лицо в его ладонях. Только это «простите» — и ничего больше…
Иосиф Давыдович гладил шевелюру Паши Савельева, уже посеребрённую сединой, аккуратно постриженную, но всё равно видел перед собой того двенадцатилетнего мальчишку, чьи непослушные светлые вихры были вечно растрёпаны. Который прибегал к нему после уроков, задавал вопросы, внимательно слушал, как учитель объясняет ему непонятные места из учебника, жадно впитывал в себя всё, что он говорил — наверно, никто и никогда больше не слушал его так, как Пашка Савельев. Его ученик. Любимый ученик.
Странное это чувство — учительская любовь. Вот у него она возникла к этому мальчишке, иногда резкому и несдержанному, иногда задумчивому и рассудительному. Который спорил с ним, упрямо сверкая серыми глазами, краснел от того, что у него не всегда получалось что-то доказать, стискивал зубы, мотал головой, злился. Был ли он умнее или обаятельней других? Вряд ли. Тот же Боря Литвинов ничуть не уступал в интеллекте своему другу, а уж в харизме и подавно — тут даже превосходил. А в Павле было другое — Пашка хотел сделать мир лучше. И не просто хотел, а готов был положить на это всю свою жизнь, пожертвовать всем. Некоторые называли его фанатиком. Некоторые — идиотом, идеалистом, оторванным от жизни и не думающим о себе. Да, его вообще мало кто понимал. Даже лучший друг, хитрый Боря Литвинов, иногда усмехался с чувством превосходства — кем-кем, а идеалистом Борис никогда не был. И тем не менее, не понимая Павла, боясь и ненавидя, за ним — шли. Потому что интуитивно видели в нём не просто харизматичного лидера, каковым он безусловно являлся, а человека, который способен привести их к чему-то намного большему, чем просто благоденствие, сытость и
