Я не заметил, как и когда отец покинул мою комнату. Да и не стремился замечать. Разговор с Мантией оставил после себя ощущение лёгкой грусти — именно того, чего мне и не хватало всё это время.
Грусть. Не путайте с печалью и скорбью: эти дамы гораздо старше и строже, они требуют к себе серьёзного и уважительного отношения. А грусть... Она не имеет возраста, но всегда кажется юной. Наверное, потому, что её щёки бледны, глаза прозрачны, пальцы тонки, а светлые пряди длинных волос невесомы и пахнут дождём.
Я люблю грустить. Именно рядом с этой молчаливой дурнушкой многое становится кристально ясным. Как струи воды, крупными стежками соединяющие небо и землю. Грусть успокаивает и помогает принять решение. Особенно неприятное для самого себя...
Тихое покашливание.
— Да?
Поднимаю голову.
В дверях стоит Лэни. Тихая и домашняя. Не стала надевать траур, и поступила совершенно правильно. Ах ты, моя умница! Точнее, не моя, а сестрина. Вот только ЧТО ты держишь в руке?
С еле слышным стуком бокал находит недолгий покой на столе. В прозрачном хрустале — не менее прозрачная жидкость, весело вспыхивающая белыми искорками.
— Уже пора?
Смотрительница не отвечает, виновато отводя взгляд.
Право, не стоит, милая. Ты здесь совершенно ни при чём.
— Спасибо.
— За что, dou? — растерянный всплеск ресниц.
— За то, что пришла провожать. Пожалуй, я не хотел бы видеть сейчас лица родственников.
— Как Вы можете так говорить?
— Могу, поверь. Ты знаешь, почему всё происходит так, а не иначе?
Кивок.
— Вот я и не хочу лишний раз вспоминать о причинах и следствиях. Имею на это право?
— Как пожелаете.
— Ну, только не делай такое скорбное лицо! Ничего ведь не случилось, верно? Меня не было ДО и не будет ПОСЛЕ — о чём же горевать?
— Вам... не страшно?
— А чего бояться? Я всего лишь усну. Правда, навсегда, но кто сказал, что я не смогу видеть сны? Может быть, мне даже будет хорошо. Лучше, чем здесь.
— Вы сами в это не верите, — лиловые глаза смотрят печально и мудро.
— У меня будет возможность проверить. Скоро.
Чёрные локоны кажутся тусклыми и безжизненными, и я вдруг вспоминаю, что Лэни и Магрит делят на двоих радость и печаль сердец. Так вот, почему сестрёнка не решилась прийти сама. Если волчица выглядит больной, то это значит...
— Пожалуйста, не грусти. И не позволяй этого делать моей сестре. Сможешь?
— Не знаю...
— А ты попробуй. Не буду требовать с тебя обещаний и клятв, просто попрошу: заботься о ней. Хорошо?
— А как же иначе?
— И передай Магрит: то, что я делаю, прежде всего, должно принести пользу ей, а не кому-то другому. На прочих мне плевать, но если моя сестра сможет быть счастлива, значит, всё это делается не зря.
— Она будет счастлива, — мягко подтверждает Лэни. — Но не завтра и не через год.
— Ничего, у неё впереди целая Вечность!
— А у Вас?
— И у меня — тоже. Я даже не замечу течения времени... Ладно, пожалуй, пора отбывать.
Тянусь за бокалом. Смотрительница отходит к двери, и уже у порога чуть укоризненно замечает:
— Вы обещали рассказать...
— О чём?
— О Пробуждении. Какое оно?
В самом деле, обещал. Надо выполнять.
— Прекрасное.
— И всё?
— Этого мало?
— Ну... — она огорчённо вздыхает. — Я думала...
— Тебе самой скоро предстоит ровным счётом то же самое.
— Как это?
— Когда на свет появятся твои собственные дети, ты испытаешь не менее замечательные чувства, поверь. Ведь Пробуждение — это всего лишь начало новой жизни. Просто — Начало.
Она обернулась и посмотрела на меня. В последний раз. А потом сказала то, что я не ожидал услышать:
— Я буду скучать.
Спустя несколько вдохов звук лёгких шагов растворяется в тишине коридора.
Конечно, будешь. Но смею надеяться, недолго: время имеет обыкновение зарубцовывать раны. Да, они будут ныть. Сырыми осенними вечерами. При перемене погоды. После тяжёлого похмелья. Но болеть по-настоящему уже не будут способны. И в этом состоит главная прелесть жизни: непрекращающееся движение. А вот мне предстоит остановиться...
Ну что, драгоценная, попрощаемся?
«Надо бы...»
Что скажешь хорошего? Пожелания на дорожку будут?
«А зачем?... У тебя есть всё, что нужно: и Дверь, и Ключ... Хотя... Я знаю, что сказать на прощание...»
Да? Кажется, я тоже знаю.
«Разумеется, знаешь...» — последняя улыбка. Спокойная и нежная. А потом я слышу: «Yerrh Ssa’vaii A’hen-na Rohn...»
Ответить на это можно только одним образом.
Ssa’vaii.
И я опрокидываю в рот содержимое бокала.
«Алмазная роса» не имеет запаха и вкуса: вода и вода. Но она заставляет тело цепенеть, словно от холода. Неподъёмно тяжёлые веки падают на глаза, голова касается подушки, но всё это происходит уже не со мной...
...Пустынный коридор. Чадящие факелы на стенах. Откуда-то тянет сыростью, смешанной с ароматами копчёностей. Раздаются звуки музыки и весёлые голоса. Кажется, кто-то где-то поёт и... Да, судя по топоту, ещё и танцует. Можно сказать, за следующим поворотом. Присоединиться к празднику? Почему бы и нет. Делаю шаг и натыкаюсь на парня, невесть откуда взявшегося посреди пустого пространства.
Мой ровесник. Одет, как вельможа, собирающийся на королевский бал. Рыжик. Улыбчивый, но глаза портят общее впечатление: нет в них истинного веселья, только его тень.
— Далеко собрался? — вопрошает незнакомец, стараясь казаться одновременно грозным и дружелюбным.
— Да я, вообще-то, никуда не собирался...
— А зачем «росу» глотал?
— «Росу»? Ах, это. Мне нужно было... — А что мне было нужно? Фрэлл! Если «алмазная роса» помещает сознание в Круг Теней, то... — Ты — Дагьяр?
— О, прости, что сам не представился! — Рыжик шутливо раскланивается. — Он самый. Не похож?
— Как сказать... Я представлял себе твой облик иначе.
— Ага, позволь угадать: мрачный и скучный тип, кутающийся в грязный плащ и прячущий лицо под капюшоном?
— Примерно.
— Какая ерунда! Я же кто? Поводырь Круга Теней. А тени существуют только там, где есть свет. В темноте, знаешь ли, теней нет, — довольно улыбается Дагьяр.
— Действительно. Как я раньше об этом не подумал?
— Невозможно вовремя думать обо всём, — нравоучительно замечает рыжик. — Лучше и не пытайся.
— А что стоит делать?
— Стоит? — он делает вид, что задумывается. — М-м-м-м-м... Не останавливаться на полпути. И тем более, не стоит поворачивать назад. Хотя бы потому, что возвращаться уже некуда: вчера ушло, а завтра ещё и не думало начинаться.
