Но стресс от полной приключений поездки не прошёл бесследно: хотелось смыть этот день.
— Есть, но только кипяток, будешь? А холодную воду на кухне возьмёшь разбавить.
Да, избалованная роскошью квартиры Пола, Анжела уже позабыла про коммуналки и неудобства. В этой квартире жили, а скорее существовали ещё пять женщин. Но ничего, Энжи не привыкать, главное безопасность и спокойствие, а в остальном она молодец, справится. Ночью к ней пришли в гости… клопы. Этой нечисти тут водилось видимо-невидимо. «Подругин сюрприз», — с незлобивой обидой подумала Анжела и принялась методично уничтожать присосавшихся насекомых.
А утром у нее на щиколотках уже красовались чешущиеся «символы гостеприимства». Такой «нежной ласки» она не выносила. Вот те и Америка! Клопы-американцы ничем от родных не отличались. И так же не требовали взаимности.
Глава 24 Знакомство с эмигрантским художником Эдуардом Голдсмитом. Анжела соглашается стать его женой
Девушку пригрели в овощном магазинчике. Приходилось наравне с нелегалами-мексиканцами перебирать овощи до открытия, хотя от холода сводило пальцы. Анжела обращалась к фруктам и овощам, как к живым, чтобы не сойти с ума от однообразной тоскливой работы.
«Ты пойдёшь налево, перезрел, уценим тебя, а ты — направо, в ящик первого сорта, а ты… — Она поколебалась секунду. — Ты отправишься в чёрный мусорный пакет. Прощайся со своими собратьями!»
В кармане пискнул мобильник. Виктор, сабвейный знакомый, по смс приглашал — кто бы мог ожидать от простого парня, работающего на стройке! — в Линкольн-Центр на лекцию о Вагнере.
Взяла на заметку, но у Анжелы было другое предложение, в воскресенье она пригласит Виктора побродить по Сохо, там, где все музеи Большого Яблока, пусть только откажется пойти! Скажет ему: «Скатертью дорога».
Да и кто он ей? Один раз встретились. Успели по пирожку съесть и чмокнуться в ухо. И вся «биография» отношений.
Мелкий дождь монотонно бил по затуманенным стеклам, и немудрено — конец октября. Дома уютно и светло, но Анжела собиралась на улицу. Пришлось надеть куртку потеплее и прихватить громоздкий зонт-трость. Анжела хлопнула дверью, повернув ключ в замочной скважине, быстро спустилась по ступенькам. Утро выдалось на редкость промозглым и мрачным. Вообще-то во всех боро Нью-Йорка: центре города на острове Манхэттен, Статен-Айленде, находящемуся на острове того же названия, Квинсе и Бруклине, расположенных на длинном острове Лонг-Айленд — довольно сыро из-за того, что рядом на расстоянии ладони океан. Но и материковый боро Бронкс далеко не ушел. Единственно его преимущество — он не подвержен наводнениям, горист. Анжела распахнула чёрный зонтик и зашагала по улице, перескакивая через лужи. В поисках работы (не сошёлся же свет клином на карьере сортировщицы портящихся овощей и фруктов?) она регулярно выбиралась в город, а дождь словно преследовал в этот день, как назойливый друг. Женщина обошла несколько приличных ресторанов и магазинов, где не отсутствовали святящиеся буквы и меню или ассортимент товаров призывали посетить не из-под стекла, а были любовно выведены замысловатым почерком на особой вывеске перед входом, напоминающей мольберт. Но на вопрос о наличии хоть какой-нибудь работы там отрицательно качали головой. Отчаявшись найти хоть что-то, женщина направилась в метро, которое в Нью-Йорке называется сабвей. Предстоял обратный полуторачасовой путь в русский Бруклин. С Виктором договорились встретиться на платформе маршрута «Q» Брайтон-Бич. Анжела прошлась по безыскусной, зарисованной густо графитти, станции. Она устало смотрела на купленные за доллар часы из Чайна-тауна, где циферблат с вальяжной неспешностью менял цифры. Ну да, самые железные нервы у часов, всегда идут одинаково, пульс не меняется.
А если будет прыгать — кому тогда нужен такой определитель времени? Люди устроены иначе, кроме ритмов и циклов у них ещё есть корректирующие поведение нервы. И эти командиры поведения играют людьми, как марионетками, дёргая за нужные ниточки. После работы в овощном магазине уже и рука с трудом поднималась — мышцы нестерпимо ныли. А что смотреть? Определённо не придёт забываха.
Её знакомый предпочел встрече с девушкой, ещё не успевшей стать любимой, попойку с дружками-собутыльниками. В воображении Анжела рисовала примитивную картину эмигрантского застолья. На столе та же вечная водка, а рядом на бумажных тарелках, купленных в магазинчике «девяносто девять центов», крупно нарезанные помидоры, огурцы, обсыпанные крупинками соли, и колбаса, покромсанная ломтями шириной с два Анжелиных пальца. Пусть гуляет, раз мужская дружба милее женской ласки (правда, которую ещё нужно заслужить примерным поведением). Может, так и к лучшему. Поедет в Сохо. Одна. Предстоял обратный путь на Манхэттен.
Сказано — сделано. Зашла в вагон, где школьники, не торопясь домой, весело проводили время. Чёрные лица. «Из Гарлема, что ли?» — думала Анжела, усаживаясь на жёсткую сидушку. Она успела неплохо подучить географию Нью-Йорка, но ещё не знала, что Бруклин и Бронкс тоже почти сплошь населены афроамериканцами. Есть, правда, белые пятна, пять — шесть районов, не более. Гомон внутри, как на стадионе. Насчитала пятнадцать юных особ и одного парня, который забился в угол и волчонком смотрел на визжащих одноклассниц. Девицы не то спорили, не то поздравляли друг друга: не разобрать из-за шума колёс. Временами они принимались толкаться локтями, и вопли усиливались. Школьницы не унимались до самого Манхеттена. Внезапно стало тихо. Анжела не сразу сообразила, что вышла из вагона подземки на платформу.
Немного побродила по улочкам артистического района Сохо. Проходя мимо мигающей разноцветными огнями, точно новогодняя ёлка, вывески, Анжела остановилась.
«Выставка картин художника Эдуарда Митрофановича Голдсмита, — прочитала она вслух, — добро пожаловать в галерею!»
«Русский художник, интересно», — родные корни ностальгически тянули ко всему, что связывало с прошлым, даже если был лишь слабый намёк.
Анжела вошла внутрь. Роскошь выставки поражала. В светлом зале с высоким потолком и строгой старинной лепкой воздух будто сиял, вселяя бодрость и восхищение в душу зрителя. Анжела невольно расправила плечи и приблизилась к экспозиции. Позолоченные рамы украшали каждую картину, искусно написанные образы радовали глаз.
Интересен был переход Эдуарда Митрофановича от юношеских работ в духе поздних импрессионистов до реализма. Репродукции известных полотен соседствовали с собственными задумками мастера. Погружённая в тишину, окутанная мягким светом Анжела оказалась в мире морских пейзажей, где ревели обезумевшие волны, портретов изысканных женщин, которые с
