небрежным великодушием позволяли разглядывать свои тела, поражала белизна зимнего леса и далеких гор, дышащих прохладой. Но больше всего времени она провела у картины «Прачка», где была изображена маленькая девочка, которая, невзирая на струйки слёз, продолжала работу, а иначе выгонят. Жалость к изображённой малышке и преклонение перед великим мастерством наполнили душу одинокой посетительницы музея. Она находилась в настоящем храме искусства.
— Занятно, не правда ли? — спросил у Анжелы седовласый мужчина.
— Да, мне очень нравится! — воскликнула она.
— Я польщён, что современная молодёжь интересуется искусством, — смущённо улыбнулся старичок. — Вы из России? Тогда перейдём на русский.
— Да, мне так проще — сконфуженно ответила она. — Моё появление в Америке, это долгая история… Знаете, я бродила по городу в поисках работы, впрочем, знакомый не пришёл на встречу, я совсем промокла, — оправдывалась Анжела, — холодно и зябко, а у вас совсем другая атмосфера, художник очень постарался.
— Благодарю, сударыня, — прижал руку к груди пожилой мужчина, — позвольте представиться: Эдуард Голдсмит.
— Анжела, — робко сказала девушка, — вы и есть творец всего этого?!
— Да, к вашим услугам, — сказал художник, — это моя галерея, может, напоить вас чаем, голубушка? А то вы до сих пор не согрелись и дрожите.
Анжела кивнула и устремилась за проворным старичком по длинным коридорам музея. Он привёл её в полупустую комнату, где на старинном маленьком диванчике сидел молодой человек. На вид ему было лет двадцать пять, густая небрежная шевелюра русых волос закрывала половину лица. Трёхдневная щетина украшала волевой подбородок. Он удивлённо поднял на Анжелу грустные карие глаза.
«О Боже, какой мужчина!» — сладко, будто растопленным сахаром, обожгло сознание.
— А вот и мой внук, — сказал пожилой художник, — Альберт, познакомься с Анжелой, нашей новой сотрудницей.
— Но я ничего не понимаю в картинах, — бормотала Анжела, — боюсь, я здесь бесполезна.
— Нет-нет, вы будете следить за галереей, за посетителями, рассказывать о картинах, я всему научу! — воскликнул старик.
— Дед, ну ты даёшь, — проворчал Альберт, — посетительница ни черта не понимает в искусстве.
— Поймёт, она на вид сообразительная, — улыбнулся Эдуард Митрофанович. Потом обратился к новой сотруднице:
— Завтра приступаете к работе, а пока Альберт принесёт нам горячий чай. Ты же окажешь нам эту маленькую услугу, мой мальчик?
Молодой человек, закатив чудесные глаза, цвета тёмного, почти чёрного агата, нехотя встал с диванчика и расслабленной походкой направился к боковой двери.
— Ну вот, договорились, — произнёс Эдуард Митрофанович, потирая руки, — вы молчите, значит, согласны, я прав?
— Я попробую, — сказала Анжела, присаживаясь на одинокую табуретку.
— Ваше лицо порождает во мне муки творчества, хотите, я напишу ваш портрет?
— Даже не знаю, у меня нет денег, чтобы вам заплатить.
— Что вы, Анжелочка, вы прекрасная муза, завтра приступим, приходите с утра, жду вас в моей мастерской.
Альберт вернулся с подносом, на котором позвякивал серебряный чайный сервиз. Энжи не могла отвести взгляда от сияющего чуда.
— Тонкая работа… Изящество округлых форм заставляет вспомнить обнаженную женскую натуру в исполнении великих греков, не находите?
— Наверное.
Анжела потупила взор. Ей опять стало жарко, но не от горячего чая.
— Тут лишь две чашки, ты не составишь нам компанию? — старик обратился к внуку.
— Не. Мне пора.
— Опять в фитнес-клуб? Эх, молодёжь. О внешности только и думаете.
— Дед, не начинай, — слова могли прозвучать грубо, если бы не мягкая интонация, с которой их произнесли чуть улыбающиеся губы.
Альберт, кивнув Анжеле, удалился. Попив с художником чай, Анжела вернулась в общежитие, перенаселённое клопами. Она наскоро приготовила себе омлет и включила телевизор. Как всегда, говорили о политике, светских сплетнях. Анжела переключила на русский канал, в новостях культуры диктор с улыбкой сообщила, что в город приехал известный художник Эдуард Голдсмит со своей коллекцией, стоимость которой оценивается в несколько миллионов долларов. Анжела уставилась в экран, а вилка выпала из рук.
— Вот это да! — воскликнула она. — А в общении такой открытый, по нему и не скажешь! Я-то, дура, думала, что богачи все индюки надутые.
Про Виктора с его работой по укладке кирпичей и не вспоминала. На следующее утро Энжи, сосредоточенная и внимательная, сидела в мастерской Голдсмита. Посетителей, как часто бывает с утра, не было, и художник предложил ей сначала поработать натурщицей, а потом родственник посвятит в неприхотливые обязанности работницы музея. Художник приступил к работе, поставил мольберт, достал палитру, кисточку и краски. Эдуард Митрофанович, с острым карандашом за ухом, приблизился к Анжеле и попросил слегка повернуть голову.
— Великолепно, замечательно! — хлопнул он в ладоши. — Я органично впишу вас в портрет Марии Медичи! Одно лицо.
— Спасибо, что хоть не Ева, — вызывающе произнесла девушка и тут же поперхнулась от мысли, что нагрубила. Лицо мучительно запылало, словно кожу натёрли перцем.
— В смысле? — спросил старик, выглядывая из-за мольберта.
— Я не согласилась бы позировать голой.
— Голубушка, куда вы клоните? — рассмеялся Эдуард Митрофанович. — За кого вы меня принимаете? Если бы вы позировали без одежды, я бы непременно женился на вас! — полушутя произнёс старик.
— Очень смешно, — без улыбки сказала Анжела, — вы, наверно, посчитали меня легкомысленной, — добавила она, собираясь уходить.
— Это вы меня не так поняли, — замотал головой старичок.
Энжи заставила себя вернуться на место. Началась работа. Несколько часов девушка позировала художнику, украдкой шевеля онемевшими плечами и ногами. Художник, казалось, был так увлечён, что не замечал ничего вокруг. Иногда в студии появлялся Альберт, вальяжно пересекал комнату, бросая на Анжелу странный, рассеянный взгляд, отчего ей становилось как-то неуютно, хотелось сбежать. Тогда она смотрела в сияющее лицо старика, и на душе становилось хорошо, точно выпивала стакан горячего какао. В течение нескольких дней всё повторялось, как день сурка. И вот, наконец, Эдуард Митрофанович, взяв Анжелу за руку, подошёл к мольберту, закрытому плотной бархатистой тканью.
— Вы непревзойдённая натурщица, — похвалил он девушку, — бесподобно, совпадение почти стопроцентное.
На неё с портрета смотрела почти незнакомая женщина. От Анжелы сходство было разве что во взлете бровей. Тонкий прямой нос, красиво очерченные губы, бледность лица — всё, как на полотнах семнадцатого века.
— Вы должны мне помочь
