немедленный протест у Антиноя, Эвримаха и их отцов. Итаку никогда не захватывали! Она безумна, глупа, она…
– Спартанцев во дворце моего мужа в три раза больше, чем моих людей, и все они ветераны Трои. Даже если бы все женихи взялись за оружие и выступили против них единым фронтом, нам пришлось бы выдержать тяжелую битву, чтобы избавиться от них. А если бы мы преуспели – если бы убили Менелая, тогда что? Он прибыл к нам в качестве гостя. Его люди заполонили дворец, чтобы служить нам и помогать. Они наши досточтимые, полностью вооруженные, высоко дисциплинированные, желанные союзники. Мы не можем выступить против них в открытом конфликте при нынешних обстоятельствах и не можем ни в чем отказывать или возражать ни единому приказу этого человека, пока он в нашем царстве. Поэтому, как видите, мы захвачены.
– Ты все это натворила, – рявкает Эвпейт, тыча пухлым грязноватым пальцем Пенелопе в лицо. – Ты позволила этому случиться. Если бы у нас был царь…
– Если бы у Итаки был царь, Менелай вел бы себя точно так же, зная, что тот слишком слаб и ничтожен, чтобы противостоять ему, – отвечает она, жалея силы на крик, успев устать от этого бессмысленного спора. – Однако поскольку царя у нас нет, полагаю, нам придется подумать, как все может обернуться в итоге. Орест, как вы видите, болен. Спартанцы утверждают, что он безумен.
– Мне он тоже показался безумным, – ворчит Антиной, но на него сразу шикает Амфином.
– Безумен или нет, но почти наверняка завтра утром Менелай потребует, чтобы царь с сестрой отплыли вместе со спартанцами в поисках… помощи, безопасности. Как он это ни преподнесет, результат будет один. Орест с Электрой станут его пленниками. Менелай получит возможность править Микенами от имени своего больного племянника, помогая, как обычно, как на ваших глазах помогает нам здесь. А когда он окончательно утвердится в Микенах, Орест тихо скончается, и у нас будет новый царь царей, правитель объединенных царств, величайшая мощь Греции. Кто-нибудь из присутствующих хочет выразить несогласие с этой оценкой?
Антиной с Эвримахом хотят, но даже они не пробуют. От лица собравшихся выступает Амфином.
– Звучит вполне правдоподобно. А что потом?
– Что ж, потом Менелай захватит западные острова. На этот раз по-настоящему, я хочу сказать. И не потому, что они ему нужны, а просто потому, что может. Потому что мой муж пропал, а островам нужен царь. Он женит Никострата на Электре, чтобы упрочить контроль над Микенами, а меня, несомненно, выдаст за кого-нибудь из своих родственников или за преданного спартанца, которому доверяет. Если я этому воспротивлюсь, меня будут держать в заточении до получения согласия, а после, когда все закончится, тихо убьют. Мой сын пропадет где-то в море, так и не успев вернуться и заявить свои права на трон, и, таким образом, Итака станет придатком Спарты. И ни один из вас не займет трон. Тебя, Антиной, и тебя, Эвримах, Менелай, скорее всего, казнит, чтобы свести на нет вероятность мятежа против его власти. Амфином, тебя либо отправят в какое-нибудь опасное странствие, где ты, возможно, погибнешь, либо просто прикончат ночью. Ты известен как честный человек, поэтому убивать тебя публично нежелательно, лучше сделать все тайно.
– Как насчет меня? – спрашивает Кенамон, удивляя этим Пенелопу.
Я ерошу его волосы. «Благослови тебя небо, – шепчу я. – Ты прелесть».
– Тебя? Менелаю ты не настолько важен, чтобы убивать. Ты чужеземец. Если будешь сильно мешать, тебя, само собой, убьют, но никому не будет до этого дела.
Кенамону хватает благородства не показывать вспыхнувшего раздражения, а затем и вовсе просто пожать плечами.
– О, что ж, уже неплохо, я полагаю.
Немного неловкое молчание нарушает Полибий, отец Эвримаха.
– Если все, что ты говоришь, правда… почему мы здесь?
– Потому что у вас есть корабль, – отвечает Пенелопа холодно и просто. – Боевой корабль, полностью оснащенный, который вы построили, чтобы патрулировать прибрежные воды Итаки.
– У меня нет, – возражает Кенамон, но никто не обращает внимания. Комнату покрыл тонкий слой льда, вот-вот готовый треснуть.
– Когда я впервые узнала, что вы объединились, чтобы вооружить свой корабль, я, конечно, была… удивлена, даже потрясена. Антиной и Эвримах, Эвпейт и Полибий – дети и отцы наконец-то работают вместе. А ты, Амфином, не возражал: тебя, похоже, ничуть не ужаснула мысль об объединении двух твоих сильнейших соперников, даже несмотря на то что оно несет величайшую, если не единственную угрозу твоей безопасности. Вы сообщили моему совету, что сделали это ради защиты Итаки, но защитить Итаку вам не проще, чем подстрелить солнце в небесах. Тогда с чего бы эта внезапная тяга к единству? Ответ прост. Вы не патрулируете побережье Итаки. Вы лжете, подстерегая моего сына.
У Кенамона отвисает челюсть. Челюсти Амфинома, напротив, сжимаются. Все остальные хранят молчание, но Пенелопа, похоже, не возражает.
– Рано или поздно Телемах вернется домой из странствий, а когда вернется… кто знает, какую угрозу будет представлять. Кто знает, каких воинов он уговорит приплыть с ним со двора Нестора, из Спарты и Коринфа, Фив и Микен. Ему вовсе не нужно большое войско за спиной – достаточно нескольких верных бойцов, чтобы убедить других парней с западных островов, что он истинный вождь, за которым стоит идти. Он мог бы перерезать вас всех. Лучше просто не дать ему вернуться домой. Для всех лучше, чтобы сын Одиссея, чтобы мой сын никогда не вернулся на Итаку. И еще один член моей семьи канет без следа.
В конце концов только Амфином находит в себе смелость поднять голову и посмотреть Пенелопе в глаза.
– Если Телемах вернется, и не один, он убьет нас всех.
Эти слова, сказанные без злобы или раскаяния, заставляют заговорить и остальных.
– Это твоя вина! – прорывает Полибия, а следом:
– Если бы ты только вышла замуж до того, как у мальчишки появились всякие идеи в голове, – визжит Эвпейт, пока их сыновья пытаются придумать, чего бы добавить от себя, но не справляются.
Наконец Медон перебивает их, закатив глаза и возвысив голос, как и его бывший хозяин, Одиссей; старик редко повышает голос, разве что от души смеясь или требуя вина, но при необходимости легко перекричит бурю.
– Во имя всех богов! – восклицает он. – Вы можете просто помолчать?!
В молодости Полибий, Эвпейт и Медон были друзьями, братьями по оружию. Они успели позабыть об этом. У них появились сыновья, эти сыновья выросли, и старики забыли, каково было иметь совершенно другие ценности. И теперь они замолкают, избегая смотреть друг на друга, а Пенелопа продолжает говорить.
– Посмотрите на себя, будущие цари Итаки, слишком напуганные, слишком трусливые, чтобы встретиться с моим сыном лицом к лицу. Слишком слабые, чтобы заглянуть ему в глаза. Вместо этого вы отправляете своих приспешников в открытое море, чтобы задушить его, как младенца Геракла в колыбели. Это так низко, что недостойно даже моего презрения. И не думайте, что я беспокоюсь из-за того, что от вас исходит реальная угроза. Он знает эти воды лучше вас, сражается отчаяннее любого из ваших наемников, у него есть хитрость, унаследованная от отца, и преданность его союзников. Даже если ваш корабль нашел бы его до возвращения, я уверена: мой сын с ним справился бы.
Вовсе нет.
Ее терзает предчувствие, что у сына так же плохо с морской навигацией, как и у его отца, но она все же надеется, что это не так.
Иногда она возносит молитвы Посейдону, который ее не слушает. «Молись мне, – шепчу я. – Молись Афродите, расколовшей мир».
– Моя царица, – начинает Кенамон, пытаясь в давящей тишине подобрать слова, чтобы донести… он сам не знает, что. «Молись мне, – шиплю я, прикусывая мочку его уха. – Я научу тебя, что говорить».
Пенелопа поднимает руку, заставив его замолчать.
– Кенамон, я не думаю, что ты принимал участие в этой затее. Здесь верховодят Антиной, Эвримах и их отцы. Амфином знал, но сам не вмешивался. То же самое можно сказать и о большинстве знатнейших из моих так называемых женихов. Без сомнения, они
