Тут и подвернулся овдовевший князь гаральянский, дедушка нынешнего. Как ближайший сосед, он не мог не знать всего, но очень соблазнительным, должно быть, показалось стать зятем арелатского короля. Князь и в самом деле получил некоторые выгоды, каких при другом раскладе судьбы ни за что не обрел бы: после того, как шалопутная доченька оказалась и в законном браке, и подальше от столицы, грозный отец Дахор Второй смягчился и помогал ей и золотом, и выгодными для князя торговыми пошлинами, и многим другим. Как добавил первый острослов и насмешник из четверки, студиозус Ягвар, такое благодушие несомненно происходило оттого, что теперь нравственный облик молодой княгини стал заботой и головной болью не отца, а законного супруга. Ягвар заметил, что в конце концов супружество получилось весьма даже благополучным и счастливым: княгиня после полудюжины коротких и пылких любовных историй остановилась на главном ловчем князя и пятнадцать лет, до своей гибели на охоте, жила с ним душа в душу. Равно и князь долгие годы прожил со своей старой любовью, простой дворянкой.
Худог Гаспер в завершение сказал, что с учетом всего этого о подлинном отце двух княжон могут быть разные мнения, но вот касаемо княжича, отца Ромерика, он непреложно уверен: его отцом был князь, и никто другой. Его дедушка и отец — не князя, а худога Гаспера — охотились много и часто, исключительно в Гаральяне, дружили с отцом и дедушкой Ромерика и всегда говорили: Роме- рик — вылитый дед и отец, полное подобие — и лицо, и стать, и походка, и всякие мелкие привычки. Так что, безусловно, Ромерик на четвертушку Дахор, а кто в этом усомнится, тот болван, никогда не бывавший при княжеском дворе. Вот княжны, те точно крайне смахивали во многом на главного ловчего, а на князя были решительно не похожи ни в большом, ни в малом...
Впервые услыхав такие речи, Тарик был ошеломлен до полной невозможности. Он уже знал, что в дворянских семействах порой случаются нс просто скандальозные, а насквозь непотребные события, ничем не уступавшие тем, что сотрясают дома иных простолюдинов. Однако так уж его воспитали и в Школариуме, и дома, что королевскую фамилию он почитал олицетворением чистоты и благородства, стоявшей неизмеримо выше неприглядных сторон жизни на грешной земле. Но и не верить дворянам он не мог — они в самом начале посиделок поклялись святым словом, что говорят правду, к тому же успели выпить лишь по чарке, так что ссылаться на свойственные пьяным фантазии, преувеличения и вымыслы никак не стоило...
С превеликим трудом он поверил услышанному, но легче от этого не стало — наоборот, напугался до ужаса. Представилось, что сейчас в дом худога Гаспера ворвется Тайная Стража, а то и Гончие Создателя — и тех и других на улице Серебряного Волка отродясь не видели, но страшных россказней о них наслушались предостаточно. И если не сегодня, то завтра в дом родителей Тарика вломятся либо те либо эти, а то и все вместе, повлекут в кандалах в неведомые подземные темницы-пытошные (о которых тоже кружат жуткие слухи), где уже висят на дыбе худог Гаспер и трое студиозусов, успевшие показать на Тарика, что он весь вечер слушал речи, как нельзя более подходящие под обвинение в «опасном злоязычии», но не донес незамедлительно, как всякому верноподданному полагается. И тогда... Страшно подумать, что будет тогда. Бессрочные рудники — это уж определенно. На кол «опасных злоязычников» перестали сажать, еще когда дедушки были Малышами, но по-прежнему рубят головы на Судной площади (втихомолку именуемой в народе Кровавой) и запирают в Бродильню, что, пожалуй, будет хуже пыток и лишения головы на плахе...
Как он ни был перепуган, поделился своими страхами. Все четверо расхохотались и объяснили Тарику: среди дворян такие разговоры — самое обычное дело. Никто за них не карает так уж ретиво, в особенности если они не выходят за пределы комнаты и к тому же касаются историй давно минувших дней. Вот если они будут такие вещи злонамеренно распространять что ни день — будет плохо. А уж если начнут ночной порой разбрасывать
подметные листки — совсем уж скверно придется, все быстренько увидят Бродильню изнутри...
Однако — в чем четверо опять-таки поклялись святым словом — у них и в мыслях нет заниматься этими вещами. Ни словечка из дома не вылетит, все четверо знают друг друга с мальчишеских лет — та же самая ватажка, пусть и не называется так у дворян. К Тарику они присмотрелись, уверены, что парнишка он правильный и надежный и доносить никуда не побежит (что Тарику было приятственно слышать, хоть он еще и не отошел от душевного раздрая).
Налили полчарочки отличного боромельского вина (в доме худога Гаспера не пивали ни ондулята110, ни пивасера111), долго успокаивали — и успокоили. На следующих посиделках он уже без страхов и
трепета душевного наслушался не менее интересного и, что скрывать, чуточку ошеломительного — но и этому теперь верил...
Выходило, что единогласное решение эльтинга стало единогласным оттого, что Главный министр герцог Таланко (главный кукловод всего предприятия, сказал студиозус Балле) призвал в столицу четыре гвардейских полка — два конных и два пеших, — провел какие-то переговоры и с Дворянским Собранием, и с Цеховым, а потом вокруг Дворца Саламандр, где по старинной традиции собирался эльтинг, разгуливали в превеликом множестве гвардейские офицеры и крепко вооруженные (кроме шпаг, охотничьи и внушительные кинжалы и пистолеты за поясом) дворяне с черно-желтыми бантами на шляпах — то есть геральдических цветов герцога. И Цеховое Ополчение по какому-то совпадению было собрано в неурочное время, расхаживало поодаль от Дворца Саламандр с пиками и галабардами, в шлемах и кирасах — словно ждали вражеского нашествия и осады столицы (чего не случалось лет двести). А на реке появились военные пироскафы с открытыми пушечными портами и толпившейся на палубах морской пехотой. В течение следующей недели по обвинению в самых страшных государственных преступлениях и заговорах лишились голов семнадцать сановников из старых родов — все до одного враги и просто недоброжелатели герцога при дворе, и шестеро из них заправляли важными министерствами и генеральскими постами; на этих постах их сменили люди, прекрасно известные как симпатизанты герцога.
Было что-то еще, некий рубеж, достигнув которого вольные разговоры обрывались — и сами студиозусы, равно как и худог Гаспер, умолкали, значительно переглядываясь, словно бы даже с некоторым страхом. Конечно,Тарик и не пытался их расспрашивать о том, что они недоговаривают и скрывают — был нешуточно горд и тем, что допущен к их разговорам почти как равный, — и дал святое слово ни одной живой душе за пределами домика не разглашать ни словечком ничего, что там услышал.
Мимо него события годичной давности тоже не прошли, как и мимо всей улицы. Папаня с молодых лет — ратник Цехового Ополчения. И аккурат перед заседанием эльтинга пришел на обед в неурочное время и хмуро сообщил мамане: по приказу Цехового Собрания все мастерские и лавки закрыты, Ополчению объявлен общий сбор в самое что ни на есть неурочное время, и пусть маманя ни о чем не спрашивает: он и сам ничегошеньки не знает, велено так — и весь сказ. Вынес из чулана доспех, кирасу и шлем почистил, галабарду навострил — и три дня уходил доспешным раненько утром, а возвращался затемно, отвечая мамане скупо: «Велели, вот и ходим...» И один из конных гвардейских полков, Хусары Красного Вепря, был согласно какому-то старинному, давным-давно не применявшемуся регламенту размещен по домам на их улице, на Аксамитной и трех других — как и со всей Зеленой Околицей обстояло: повсюду разместились солдаты, где по двое-трое, а где и полдюжины. Согласно тому же регламенту, кормить их (и кормить как следует!) надлежало хозяевам.
Им еще повезло: у них разместился один-единственный хусар, не рядовой, а целый фальфабель (к тому времени Тарик хорошо разбирался в военных чинах — брат подробно рассказывал). И от знающих людей Тарик слышал, и в голых книжках о военных приключениях читал, что от постоя солдат и в той стране, к войску которой они принадлежат, хозяевам причиняется нешуточное беспокойство. Солдат — человек балованный, озорной и перед «портошниками», как называют людей невоенных (речь, понятно, идет об одних простолюдинах), смущаться и вести себя чинноблагородно не привык. Отчего и происходят разные беспокойства...
