Но им, как только что говорилось, везло. Фальфабель — самый высший солдатский чин, помощник даже не лейтенанта — ротного капитануша, а потому держится с изрядным достоинством. В погреб к хозяевам за всякими вкусностями не лазает (а рядовые, отплевывались потом одноулочники, напропалую лазали), жену и дочек хозяина при нем по попке не хлопает (а рядовые — запросто), ничего из домашних вещей не крадет украдкой (чем печально знамениты рядовые). Любит напомнить, что он «почти что офицер» (правда, брат в первую же побывку рассказал: если фальфабель не
из дворян, каких не так уж мало, — офицером в жизни не станет). И фальфабель Бардош, как вскоре выяснилось, был не из дворян, а из плотницких Подмастерьев. Да вдобавок сыграло и то, что маманя сразу сказала: ее старший служит как раз в хусарах, правда, не гвардейских. И выяснилось, что и его полк, и полк фальфабеля участвовали в Заречной войне с королевством Коламер. Тут уж фальфабель исполнился некоторого дружелюбия.
Но свое беспокойство от него было. Его конь, за неимением места в конюшне, жил во дворе — и ощипал там до голых веток все кусты, вытоптал клумбы, безуспешно лез в огород, а всякий вечер стучал задними копытами в дверь их конюшенки, норовя подраться с Серком. Что еще хуже, фальфабель, усатый верзила добрых трех локтей112 росту, ровесник папани, начал с первого же дня к мамане самым нахальным образом приставать. Рук, правда, не распускал, но словесно вязался неустанно и вовсе не политесно. Печалька в том, что сам он возвращался довольно рано, а Ополчение распускали по домам только с темнотой. В первый же вечер, придя со схода ватажки, Тарик услышал, как в кухне фальфабель расписывал прелести готовившей ужин мамани словечками, которые уже не заставили Тарика краснеть, но в политесных никак не числились. Послышалась даже короткая возня, и маманя сердито воскликнула:
— Будешь лапы распускать — поцарапаю так, как три котофея не покорябают!
— Суровая ты баба, Илеана, хоть и красивущая, — как ни в чем не бывало хохотнул фальфабель. — Неужели только под муженьком ножки аппетитные раздвигаешь?
— Под ним одним, — отрезала маманя.
— Ух ты, какая строгая! Не пробовала ты хусарского торчка, враз поняла бы, где приятность. Показать?
— Кобылам вашим хусарским показывай. Слышала байсы про вас и ваших кобыл...
— Да ну, зачем кобылы, если бабы есть? Эх, Аянка, будь это в завоеванном городе, я б тебе подол задрал, торчок загнал — да час не вынимал, чтоб вертелась да орала...
— Я только для мужа в постели Аянка, — не сердито, но непреклонно ответила маманя. — И вообще, деревенским дурехам вкручивай, что тебя на час хватает...
Что характерно, показалось, что она не сердилась, а в голосе слышалось молодое озорство. Когда он потом рассказывал эту историю в ватажке, Чампи-Стекляшка, подумав, рассудительно сказал: «В “Цветнике возвышенных историй” писано: “Даже самые благонравные и верные супружницы при случае не прочь безобидно язык почесать с посторонними сахарниками, радуясь вспомнить девичество с его острословием”». Похоже, в этом была своя правда...
— Негоже такие ножки с грудками только для муженька беречь, — не унимался фальфабель. — Давай завтра попробуем потереться пупочками? Когда твой муженек на патруль пойдет, а сынок на учение? Ротному скажу, что ногу подвернул и пару дней в седле сидеть не гожусь. Точно говорю, тебе глянется, еще попросишь. Знаешь, за что бабы хусар любят? За то, что превзошли всякие придумки, как с выдумкой баб в постельке прилаживать. Твой, поди, одно и знает: ложись да ножки раздвигай...
И вновь маманя ответила с молодым озорством:
— А это не твое дело, как муж меня в постельке прилаживает. Я довольна.
— Ив губки брать умеешь? И не сплевываешь?
— А это не твое дело, что я умею. Не нужны мне наставники, одного хватает.
Тут уж Тарик, громко топая, вошел в кухню и, вроде бы ничего не слышав, принялся долго и старательно точить ножи, в заточке не так уж и нуждавшиеся. О чем маманя прекрасно знала, но, такое впечатление, поглядывала одобрительно — и тогда, когда он взялся мыть кастрюли, что у них всегда было женской работой. Фальфабель сразу увял, убедившись, что Тарик обосновался в кухне надолго, ушел, буркнув, что ему-де надо у коня подковы посмотреть. А там и папаня из патруля вернулся, при нем-то уже фальфабель ничего такого не допускал...
Вот и все от него беспокойство. Ужин, правда, лопал за троих, так что приходилось каждый вечер забивать крола — из самых старых и худых. На винный погребок не покушался, как, вот чудо, и все рядовые. (Позже, выслушав от Тарика эту историю, студиозус Клемпер объяснил, что столь благонравное поведение гвардейцев
— не чудо, а последствия строжайшего приказа, отданного перед вступлением в столицу командирами полков: всякий замеченный в употреблении крепкого или хотя бы пива будет незамедлительно повешен. И командирам, скорее всего, дал такие наставления герцог Талакон...)
Хорошо еще, что через три дня войска ушли из столицы. Конские катыши Тарик собрал, унес в огород и пустил на удобрение грядок. Стояло позднее лето, так что кусты покрылись листвой, а клумбы заново зацвели только на будущий год. Изгаженный палисадник оказался не самой большой бедой: где-то солдаты, уходя, прихватили вино и разные недешевые вещички, где-то начисто разорили огороды, отполовинили птичники и сады, в полудюжине мест случились драки солдат с молодыми хозяевами, разозленными тем, что хусары свое восхищение их женушками выражали руками. Смертоубийств, слава Создателю, не было, но и с той и с другой стороны наличествовали и выбитые зубы, и поломанные ребра, а уж многочисленные синяки казались сущей мелочью. Казна и не подумала возместить убытки — хотя старики говорили, что согласно какому-то столь же старинному регламенту она обязана это делать, ежели убытки произошли от постоя войск в мирное время в городе, не охваченном постойной повинностью, — а столица как раз из таких. Студиозус Балле хмыкал: эти три дня были натуральным смутным времечком, когда под шумок происходит множество нарушений регламентов, уставов, кодексов и судных записей — и власти всегда как бы ни при чем, особенно не любят возмещать какие бы то ни было убытки...
Но смутное времечко продлилось совсем недолго, и с Коронацией Ромерика настала спокойная, как прежде, жизнь. Правда, Ромерик оставался королем без порядковой циферки, но тут уж, объяснили Тарику студиозусы, не было ничего необычного. И здесь действуют общие для всего мира старые установления: король получает порядковую циферку к имени, лишь когда у него родится законный ребенок (неважно, мужеска или женска пола). Потом, даже если волею Создателя ребенок этот умрет безвременно и король останется вовсе без наследников, циферка остается при его имени на вечные времена. А король Ромерик пока что не женат, хотя при дворе уже побывали послы трех держав, снабженные верительными грамотами сваты с портретами невест, согласно традиции, взявшей начало с тех времен, когда худоги научились рисовать похожие портреты. (Вот этим, сказал худог Гаспер, Тарик может поделиться со своими друзьями — это никакая не государственная тайна, просто о ней не кричат бирючи, хотя дворянству все прекрасно известно. Тарик и поделился, так что его ватажка имела полное право легонько задирать нос перед остальными, чьим уделом были городские пересуды, частью оказывавшиеся выдумками, а не точные знания из достоверных уст...)
Все это пронеслось в голове Тарика очень быстро — известно же, что думы человеческие быстрее молнии... Оставалась Данка, неведомо зачем уступившая Чампи очередь рассказывать о приключившемся днем. Положительно, странноватая она была какая-то сегодня, чуточку волновавшаяся, на себя обычную ни за что не похожая — а уж Тарик, как все остальные, знал ее столько лет...
Данка-Пантерка сидела на припасенной их ватажкой рогожке, как и остальные, в излюбленной позе: подтянув колени к подбородку и обхватив их ладонями, как всегда в мальчишеских штанах и белой блузе по-над ремешком113. Только сейчас Тарик обратил внимание, что штаны на ней не затрапезные, а выходные, и белая блуза из тонкого ригодена, а не обычного кадафаса, тесноватая, обтянувшая яблочки. Такие обычно носили игривые девчонки, ходившие с мальчишками или только надеявшиеся, что настала пора свиданок, — но на Данке он такую обновку видел впервые за все сходы ватажек. И волосы расчесаны тщательнее, чем обычно, и подстрижены ножницами не позднее сегодняшнего дня, так что не висят неровными лохмами. Право слово, другой человек...
